Супружница моя, Глафира Степанна, царствие ей небесное, уж лет сорок как преставилась… Скучаю по ней, что и не передать словами! Красавица была, хохотушка… Тридцать лет и три года мы с ней, как в сказке, душа в душу… Только вот не померли в один день, как в сказке. И бабу я себе после так и не нашел. Не нужен был мне никто, кроме нее. Так и прожил остаток дней одиноким бобылем, как сыч. Детей пережил. А внуки и правнуки забыли. Разъехались кто куда, разлетелись… Так и доживал, ждал, когда Смертушка к себе приберет. Но и она, видимо, позабыла за давностию лет. Чай, тоже не девка молодая.

Последние два года из дома почти не выходил, хоть и не боялся заразы новомодной. А чего мне бояться – отбоялся давно. И вот выперся как-то за хлебушком… Хлебушка свежего прям до смерти захотелось. Хрустящего… с корочкой… Чтобы только-только из печи. Есть у меня рядом булочная, где такой вот хлеб выпекают. Если к определенному времени подойти – всегда горячей буханочкой разжиться можно. Покряхтел по-стариковски, вооружился тростью – штормит меня без нее. Ноги совсем слабые стали, не держат. И пошаркал себе потихоньку. Раз шажок, два шажок – вот и хлебушка свежего раздобыл! Но идти в свою опостылевшую одинокую нору совсем не хотелось. Весна, лето почти. Теплынь. Люди спешат по своим делам…

Решил на реку сходить, благо недалеко. А то глядишь, в последний раз на эту красоту гляну. Кто его знает, куда меня после смерти распределят? На райские кущи никакой надежды нет – не праведник я, совсем не праведник. Хоть и за правое дело, а людишек в свое время немало положил… Хотя какие они люди? Нелюди! Но на скидку у апостола Петра все равно не рассчитываю – не тот я для небес контингент. А других в СМЕРШе и не держали. Да и после войны гнид всяких, по щелям забившихся, да по лесам схоронившихся, выискивать и пачками давить приходилось на службе в МГБ СССР.

Разморило в тепле, да тишине и не заметил, как просидел на берегу до самой темноты. Хлебушком свежим угостился, птичек-рыбок тоже покормил, да и домой, не торопясь, потащился. Уж не знаю, когда в следующий раз сподоблюсь.

Чуть-чуть до дома не дошел, когда из темной подворотни крик девичий донесся: спасите-помогите! Постоял, прислушиваясь: мало ли? А то показалось, мож? Много чего в последнее время кажется… Но нет, действительно какая-то возня в подворотне. Нехорошая такая возня. Еще раз вскрик из темноты донесся, а потом глухое мычание и низкий голос, угрожающий. И прохожих на улице, как назло, нет совсем. А куда мне-то встревать? Просто плюнь в меня – и нету деда! Был, да весь вышел, даже растирать не нужно. Но деваться-то некуда – не привык я вот так, потихоньку, от опасности сваливать! Глядишь, и сумею чем бедной пособить.

– Эй, кто тут безобразит? – проскрипел я, входя под мрачную арку, откуда доносилось тяжелое дыхание и мышиная возня.

– Спаси… те… – вновь донеся до меня девичий вскрик, а после грязное ругательство и звук тяжелой оплеухи.

– Укусила, млять! – злобно прошипел невидимый истязатель. – Давай быстрее, Сява!

Черт бы побрал мою катаракту – левым глазом вообще не вижу ни хрена! На выходе из арки, в маленьком убогом дворике, освещаемом лишь одним тусклым фонарем, два крепких гопника зажали в углу хрупкую девчушку лет двадцати. Один из них прижимал её к стене, зажимая рот ладонью, а второй, задрав юбку, стаскивал с нее светлые трусики, которые трещали и расползались в его руках.

– Совсем страх потеряли, ублюдки? – Я, наконец-то, выполз из арки во двор и раскорячился под фонарем на подрагивающих ногах. Давненько я таких нагрузок не испытывал, совсем мышцы атрофировались от постоянного дефицита движения. – Свалите от греха подальше…