Вынув из её ладони бутылку со спиртом, я выдернул пробку и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Внутрь по пищеводу, опалив слизистую рта, рванула настоящая огненная река, разорвавшаяся в желудке натуральной ядерной бомбой. А через мгновение по моим жилам разошлось умиротворяющее тепло, постепенно смывающее незаметную на первый взгляд нервную дрожь.

– Эх! Хороша, зараза! – выдохнул я, отерев губы тыльной стороной дефектной руки. Пальцы на ней до сих пор плохо разгибались, но мне показалось, что она стала куда послушнее, чем до схватки в уголовниками. Ладно, пока не суть – время покажет. – Пей! – протянул я бутылку девчушке. – Пару глотков – не больше!

Девушка послушно кивнула, принимая отливающую зеленцой емкость, и решительно приложилась к стеклянному горлышку. После второго глотка она вдруг закашлялась, покраснела, а из её глаз брызнули слезы.

– Терпи, красавица! – Погладил я её по ладной спинке. – Сейчас полегчает! Ну, как? Отпустило мальца? – спросил я, когда она перестала кашлять и хватать воздух раскрытым ртом.

– Да, уже лучше, – благодарно кивнула она, сумев, наконец, собраться. – Мамошка, родненький, как ты же ты сумел…

– Подожди! – перебил я её, не дав закончить фразу. – Давай-ка, мы с тобой присядем…

Я отодвинул от стола старенький «венский» стул, основательно побитый жизнью. Девушка послушно опустилась на него. Я же присел на второй, поставив его напротив и, накрыв своей ладонью её руки, нервно теребившие край гимнастерки, произнес:

– Скажи мне для начала, как меня, хотя бы, зовут? И тебя?

В глазах девушки поначалу плеснулось настоящее изумление, которое вскоре, правда, сменилось пониманием

– Бедненький Мамошка! – Она порывисто наклонилась и обняла меня за плечи. – Доктор говорил, что у тебя тяжелая травма головного мозга, что ты вообще никогда не сможешь вернуться к нормальной жизни… Овощем называл… А ты… ты… вот… – И она вновь зарыдала, в очередной раз заливая меня влагой из глаз.

– Так, – просипел я, – отставить слезы, товарищ! Может, еще «лекарства»? – Я кивком головы указал на остатки спирта в бутылке.

– Нет, Мамошка, не надо! – Она мотнула головой, отстраняясь от меня и вытирая слезы дрожащей рукой. – Я в норме! Главное, что с тобой все в порядке! Я же думала, что тебя эти изверги насмерть зарезали… – И она громко шмыгнула носом.

– Зарезалки у них еще не выросли! – Презрительно бросил я. – Да и не вырастут уже никогда! Так, кто я?

– Ты действительно совсем ничего не помнишь?

– Совсем ничего, – подтвердил я. – Как меня зовут? Имя, фамилия?

– Быстровы мы, – ответила девушка. – Я – твоя родная сестра, Аленка. А ты, стало быть, мой единокровный братишка – Мамоша… Мамонт Быстров.

– Серьезно? Мамонт? – удивленно переспросил я, не ожидая подобного казуса. – Ты сейчас не шутишь? Или это прозвище у меня такое?

– Да какие шутки, Мамоша? – Аленка вскочила на ноги и, вновь метнувшись к серванту. – Вот, держи! – Вернувшись, она сунула мне в руки желтую и потрепанную «красноармейскую книжку», какую выдавали солдатам и офицерам в Великую Отечественную.

Открыв её, я погрузился в изучение собственной «потерянной» биографии, да и всей жизни в целом, которой я совсем не помнил. Сестренка не соврала – звали меня действительно Быстровым Мамонтом Ивановичем, 1919-го года рождения.

Ну, вот скажите, как моему папаше могла прийти в голову подобная идея? Надо же – Мамонт! Хотя, после революции буденовки у многих граждан молодой страны Советов основательно так подтекали. Ну чего только стоят такие имена, как Даздрасмыгда[7], Агитпроп[8], Лентробух[9] или Кукуцаполь[10]! Но Мамонт? Такое я имечко я впервые слышал, а мне с ним придется как-то дальше жить…