Но и спешить, тоже не стоило! Ибо поспешишь – людей насмешишь! А я сейчас совсем не в той форме, чтобы комедию разводить. Жаль, что не могу разобраться с этим вопросом, как в сказке – лишь вырвать один волосок из бороды: трах-тибидох-тибидох…

«Тля! Да что за бредятина все время мне в башку залезает?» – Я тряхнул головой, отгоняя непонятные мысли, и всецело сосредотачиваясь на предстоящем…

За занавеской, отделяющей мой угол от небольшой комнаты, находилось четверо: трое крепких мужиков, я бы сказал, ну очень неприятной наружности, и одна хрупкая, но весьма симпатичная девчушка, лет двадцати, которую эти твари уже разложили на кровати, явно намереваясь надругаться над её честью.

Помимо воли я оценил небольшие, но крепкие и соблазнительные грудки девушки с большими розовыми сосками, выскочившие из разорванного на груди застиранного халатика и с трудом заставил себя оторвать от них взгляд. Куда больше на данный момент меня интересовали её насильники.

Кровать, на которой извивалась девушка, безуспешно пытаясь вырваться из грязных лап отморозков, стояла торцом к моему чулану, поэтому я сумел хорошо рассмотреть двоих уголовников, заломивших девушке руки, заклинив их в прутьях металлической спинки кровати.

– Ну-ка придержи ей царги[2], Гунявый! – Хрипло просипел один из них – заросший клочковатой щетиной бандит лет тридцати, с маленькими колючими глазками, постоянно бегающими из стороны в сторону.

Дождавшись, когда его подельник перехватит запястья жертвы, он принялся жестко тискать нежную грудь девушки, умышленно причиняя ей нестерпимую боль. В глаза мне бросилось обилие синих тюремных татуировок, резко контрастирующих со светлой незагорелой кожей девчушки, мгновенно покрасневшей от грубых рук уголовника.

Она вновь заполошно забилась «в тисках», замотала головой и испуганно замычала – её рот оказался заткнут какой-то неопрятной тряпицей, скрученной в тугой ролик на манер кляпа.

– Ай, какая цыпа! – Едва не роняя слюни от вожделения, выдохнул уркаган, продолжающий бесцеремонно лапать свою жертву. – Сладенькая! Нетронутая еще! – И он грубо впился зубами в её напряженный сосок.

– Балабас, я тоже её помацать хочу! – Нетерпеливо зашлепал слюнявыми губёшками Гунявый, на вид самый молодой из троицы – лет восемнадцати, продолжающий удерживать руки девушки. – Ну, дай, дай мне хоть за цыцки её подержаться!

– Сопли подбери, Гуня! – оторвавшись от груди девчонки, с вальяжной ленцой бросил ему Балабас. – Успеешь еще и басы[3] помацать и вдуть со всем прилежанием! Но только после нас с Композитором!

– Слышь, Шуберт, – окликнул Гуня еще одного отморозка из троицы, чей бритый затылок я мог наблюдать только со спины, – может, побыстрее лохматый сейф ей взломаешь? А то я пока двойной сеанс[4] пережду – так и обкончаюсь совсем!

– А ну цыть, сявка мелкокалиберная! – рявкнул на подельника Шуберт, сидящий на кровати в ногах у девушки. – Еще только не по делу вякнешь – ляжешь рядком вместе с контуженным!

– Я вот только одного не понял, бугор, – произнес Балабас, – на кой ляд ты его замочил? Он ведь и так ни петь, ни рисовать…

– Убогих на дух не переношу! – бросил сквозь зубы матерый уголовник.

Ага, вот и нашелся тот деятель, который меня на перо посадил. Похоже, что это он здесь всем калганом рулит. Значит, первым его заземлю!

Шуберт сместился слегка в сторону, и я увидел, чем он там занимался все это время – привязывал ноги девчушки обрывками простыни к железной спинке кровати.

– А ты, сучка драная, – зловеще произнес Композитор, поднимая с пола измазанную кровью финку и поднося ее к лицу жертвы, – будешь дергаться необъезженной кобылкой – всю твою смазливую мордашку под хохлому распишу[5]! Так что лежи и нишкни мне тут! – И он вновь положил финку на пол рядом с кроватью.