Нина холодно посмотрела на Аннику.

– Как ты ухитрилась все это запомнить?

– Давид уже тогда был телевизионной знаменитостью. Кроме того, у меня самой аллергия на контроль. Каким на самом деле был их брак?

Нина скрестила руки на груди.

– Тебе не кажется, что это сугубо личный вопрос?

– Мужей не убивают без веских на то причин.

Принесли пиццу, и они молча принялись за еду.

Съев половину пиццы, Анника отложила нож и вилку.

– Съесть целую «Кальцоне» – все равно что положить камень в желудок.

Нина продолжала есть, не подняв головы.

«Кажется, разговора не получится».

– Что у тебя нового? – спросила Анника. – Ты работаешь все там же, в отделе «Катарина»?

Нина покачала головой и вытерла губы салфеткой.

– Нет, – ответила она, бросив на Аннику быстрый взгляд. – Я получила повышение, теперь работаю инспектором.

Анника принялась изучать Нину Хофман. Та была умна и играла по правилам.

«Придется призвать на помощь все мои педагогические способности».

– Писать о таких личных трагедиях – очень щекотливая задача, – сказала Анника. – Публичный интерес к ним огромен, но нам, газетчикам, приходится считаться со всеми заинтересованными сторонами. Давид был одним из самых известных в Швеции полицейских офицеров. Не знаю, видела ли ты вчерашнюю пресс-конференцию, на которой было объявлено об исчезновении Александра, но руководитель Национального управления криминальной полиции сказал, что убийство Давида – это покушение на общество в целом, на наши демократические принципы.

Выражение лица Нины изменилось.

– Это преступление задело комиссара лично. Раньше я никогда не видела его таким взволнованным. Если я правильно поняла, его реакцию разделяет большинство шведских полицейских. Вся шведская полиция близко к сердцу приняла убийство Давида Линдхольма. Это еще больше осложняет нашу работу.

Нина отложила нож и вилку и подалась вперед.

– Что ты имеешь в виду?

Отвечая, Анника старалась тщательно подбирать слова.

– Мы всегда балансируем на тонком канате над пропастью, когда пишем о текущих расследованиях, – медленно проговорила она. – Мы хотим опубликовать как можно больше информации для наших читателей, но в то же время должны учитывать особенности работы полиции. У полиции тот же конфликт интересов, но противоположный. Вы хотите эффективно работать, причем так, чтобы вам никто не мешал, но в то же время понимаете, что немногого достигнете, если не будете общаться с публикой, а делать это можно только через средства массовой информации. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Нина Хофман смотрела на Аннику тяжелым взглядом.

– Если честно, то нет, не понимаю.

Анника отставила в сторону тарелку.

– Нам нужно знать, что это за убийство, и поэтому требуется открытый диалог о том, что мы можем и должны публиковать. Это требует честности и доверия от обеих сторон. Если мы сумеем это сделать, то добьемся успеха – и вы, и мы.

Нина несколько раз моргнула.

– Мы всегда знаем больше, чем публикуем, – продолжала Анника. – Тебе это прекрасно известно. Я была с вами, когда ты и Юлия пошли в квартиру, где мог орудовать убийца с топором, но я не написала об этом ни строчки в следующем выпуске газеты. Также я показала тебе статью, в которой речь шла только и исключительно о тебе. Так я работаю, и именно это я имею в виду, когда говорю о нашей обоюдной ответственности…

Анника в тот раз действительно не написала ни слова об убийстве, так как обещала Нине этого не делать. Правда, она передала все детали Шёландеру, который живописал преступление на первой полосе.

– Так что ты хочешь знать о Юлии? – спросила Нина.