Подругой этой была Коко Шанель, та, кого называют Великая Мадемуазель. До опубликования книги Мизии в ней была глава, специально посвященная Шанель. Но Коко, никому не позволявшая писать о себе, настояла, чтобы Мизиа не печатала ее[26].

Сравнение этих двух женщин помогает лучше понять характер Мизии Серт.

Хотя Шанель была всего на одиннадцать лет моложе Мизии, по своему отношению к жизни и психологическому складу они принадлежали к разным эпохам. Не случайно Мизиа мечтала: «Если бы я родилась на двадцать лет раньше…», а Коко не раз повторяла: «Я хотела бы родиться на двадцать лет позднее».

Одна из них до конца жизни оставалась женщиной, рожденной и сформированной бель-эпок. Другая ненавидела это время и старалась навсегда зачеркнуть его в своей биографии.

Обе стремились к независимости и понимали, что обрести ее могут только с помощью денег. Но для Мизии – это независимость от ненавистной мачехи, а деньги – это деньги, которые ей давали ее мужчины. Для Шанель – абсолютная свобода и независимость от всего на свете, и прежде всего от мужчин, даже тех, которых любила. А деньги – заработанные собственным трудом и талантом.

Мизиа по своей природе содержанка, содержанка мужа, содержанка любовника.

Коко сделала все, чтобы не быть ею.

Для Мизии жизнь – игра и приключение, для Шанель – постоянное сражение.

Что же общего было у этих двух, таких разных женщин?[27]

Обе были нонконформистками. Правда, нонконформизм у Мизии не лишен некоторого эпатажа, у Шанель он – непроизвольный и органичный.

Обе были умны, трезвы, беспощадны. С той только, пожалуй, разницей, что в отличие от подруги Коко не щадила и саму себя.

Обе, хоть и по-разному, помогали людям, которых ценили как больших творцов.

Обе эти женщины, и Мизиа, и Шанель, каждая по-своему, отметили свою эпоху.

Марсель Пруст говорил о Мизии Серт как о «памятнике Истории». Она прожила почти 80 лет. Была не только свидетельницей, но в той или иной степени и участницей выдающихся событий в истории Франции первой половины XX века, не говоря уже о двух мировых войнах. Дело Дрейфуса, процесс анархистов, растущее увлечение социалистическими и, наконец, коммунистическими идеями в среде французской интеллигенции. Признание импрессионизма, становление группы «Наби»[28], возникновение кубизма и «Шестерки»[29], эпопея Дягилевского балета. Обо всем этом, о Малларме, Ибсене, Ренуаре, Тулуз-Лотреке, Дягилеве, Стравинском, Баксте, Пикассо, Дебюсси[30] и о других незаурядных людях, с которыми она встречалась и многие из которых были ее друзьями, Мизиа рассказывает в своих мемуарах, подчас открывая в них неожиданные черты.

Ее книгу «Мизиа», вышедшую в свет в издательстве «Галлимар» в 1952 году и давно ставшую библиографической редкостью, также можно назвать своеобразным «памятником Истории».

Софи Годебска взяла письмо. При виде русской марки нежность осветила ее лицо. Уже больше шести месяцев назад ее муж уехал в Санкт-Петербург, почти на следующий день, как она узнала, что снова беременна. Софи чувствовала себя так далеко от него, такой одинокой в этом огромном доме, в толпе друзей и музыкантов, постоянно живших у ее матери!..

Звуки музыки проникли в комнату, когда слуга открыл дверь. Молодая женщина попросила его плотно закрыть ее за собой. Ей хотелось остаться одной.

Едва она пробежала несколько строк, как смертельная бледность покрыла ее лицо. В письме, написанном грубым почерком на дешевой бумаге, ей сообщали, что Сиприен Годебски в Царском Селе, куда его пригласила княгиня Юсупова, чтобы он занялся убранством ее дворца, живет с молодой сестрой ее матери, которая ждет от него ребенка. Письмо, разумеется, анонимное.