Но этого не произошло. Он вспомнил Валентину, ее задумчивый взгляд, плывущий поверх ресторанного дымка, ее беззащитную улыбку, когда она предложила ему пожить с ней вместе, и решение пришло само собой. Да, безусловно, это – судьба, это – знак. Он должен немедленно отправиться к ней, подальше от города и его кровавых соблазнов.

В результате они провели вчера восхитительный день – рыбачили, готовили вместе ужин, смотрели фильмы (французскую мелодраму, американский боевик и советскую комедию), потом легли спать. Каждый – под свое одеяло.

С Валентиной было легко, как это ни странно. Он и сам не мог понять, откуда вдруг взялась эта легкость – вместо ожидаемой натянутости, неловкости. Вероятно, Валентина была «устроена» таким образом, что ее присутствие не только его не напрягало, а наоборот – вносило в их отношения, в общение какое-то особое тепло.

К своему стыду, он, вспоминая свои встречи с ней в служебной обстановке, нередко ловил себя на мысли, что, совсем не зная ее, как бы заранее жалел ее, такую некрасивую скучноватую женщину, предполагая, что окружают ее лишь кромешное одиночество и безысходность. Глядя на хорошенькую секретаршу Галочку, к примеру, трудно было предположить, что она одинока, и его нахальное воображение почему-то настойчиво рисовало ее в обществе мужчин, никак не иначе. А вот с Валентиной срабатывало психологическое и зрительное клише, рисующее кадры ее повседневной жизни: маленькая тихая кухня – и Валентина, закутанная в халат, обнимает ладонями большую кружку с дымящимся чаем.

И вдруг – такая перемена! Дорогой ресторан, Валентина в шикарном вечернем платье, ее испуганный и вместе с тем полный любви и страсти взгляд.

Получается, что он совсем не разбирается в людях. В женщинах.

…Он медленно повернул голову, чтобы увидеть ее лицо. Увидеть и понять, что он к ней испытывает, как ее воспринимает. Видит ли он ее такой же, как на работе, или же обнаружит в ней черты той, другой Валентины, которая предложила ему свою руку и сердце?

Оказалось, что ее в постели нет. Смятая подушка, скомканное, сбитое на самый край кровати, похожее на голубое облако одеяло.

Они договаривались спать под разными одеялами. Чтобы было не так страшно. Что было правильно. Но все получилось неправильно – с того самого момента, как погасла последняя ночная лампа. Эта упавшая на них темнота словно развязала им руки, и Игорь первый потянулся к ней, нащупал ее голову, обхватил ладонями, приблизился к ней и губами нашел ее губы… И оказалось, что у нее прелестный рот, будто бы созданный для поцелуев. Он жадно целовал ее губы, словно в любую минуту ему могли отказать в удовольствии целовать их. Потом он сорвал с нее «правильное» одеяло и накрыл ее своим, укутал, как куклу, и прижал к себе, не отрываясь от ее губ, а позже, бормоча что-то вроде: «Тот, кто придумал эти пижамы, должен за это ответить!» – принялся расстегивать маленькие гладкие пуговицы.

Ее теплое тело не приснилось ему. Он знал это точно, потому что где-то в середине их совместных безумств ему пришло в голову включить лампу, и, когда вспыхнул свет, он увидел разметавшуюся на постели, извивавшуюся и постанывавшую, еще не успевшую остыть от его объятий прекрасную женщину. Новую для него женщину. Желанную женщину.

…Он встал, рывком раздвинул белые плотные занавески и впустил в комнату утреннее солнце. И улыбнулся, увидев в окне стоявшую возле калитки освещенную зелеными бликами Валентину, беседовавшую с какой-то женщиной. Приглядевшись, он понял, что она только что купила молоко. Женщины попрощались, и Валентина быстрым шагом направилась к дому.