Анипа ладонями обхватила затылок, сдавила голову предплечьями, вся скукожилась и попробовала ещё глубже спрятаться под наваленными на неё кухлянками и дождевиками. Докопалась до моржовой шкуры, закрутилась в неё, оголила под собой прослойку старого мха. За годы он слежался и стал твёрдым, как укрытая им земляная насыпь. Здесь спали, отсиживались в непогоду и веселили друг друга не одно поколение предков Анипы. Возможно, и далёкая бабушка Кавиты – Белая сова – в детстве лежала именно тут, на этом самом месте. Анипа уткнулась в мох носом, будто могла почувствовать запах Белой совы и так защитить себя от зловонья, из-за которого во рту скопилась горькая слюна. Анипа тихонько зашептала слова из пляски Белой совы:

Анипа представила, как пляшет с далёкой бабушкой Кавиты. Подумала, что при желании вернётся в её тело – обратится Белой совой, чьи кости таились в лицевой стене землянки. Поднимется с лежанки и поначалу не заметит перемен. Тот же спальный полог под надёжной крышей из китовых рёбер и челюстей. Сушильная тренога с развешанными на ней чулками, камлейками и набедренниками. Разобранные санки под потолком и гладкие, будто промятые пластины на полу – мужчины стёрли их, из года в год затачивая о них каменные ножи и наконечники стрел. Всё знакомое, не изменившееся за многие поколения предков Анипы. Они произносили одинаковые слова, надевали неизменные одежды, смеялись общим смехом, а после смерти продолжали жить в схожих телах.

Анипа отойдёт от лежанки, а с ней, повторяя её шаги, пойдут Анипы, в чьих телах она жила прежде. За ногой, словно отражения в мутной воде, потянутся в точности такие же босые ноги. Когда Анипа остановится, они её нагонят и сольются с ней, восстановив потревоженное движением единство. Потребуется время, чтобы привыкнуть к множественности своего тела. Анипа поведёт рукой, наблюдая за дымкой других рук. Многорукая, многоногая и многоголовая, она закружится, играя с наполняющими её Белыми совами, превращаясь в белый ветер, затем успокоится и перестанет обращать внимание на рассеянные отражения. Возьмёт горстку жира, взобьёт её костяной лопаткой и положит на дно глиняного жирника, а на возвышение внутри него высыплет измельчённые стебли сухого мха. Деревянным стерженьком натрёт крохотных углей, от них запалит уже пропитавшийся жиром мох и осветит спальный полог, чтобы рассмотреть его получше.

Анипа обнаружит, что в стене нет проёма, выводящего к большому очагу, под разобранными санями нет родового камня. Но, главное, она будет точно знать, что там, снаружи, нет пожирателей. Они ещё не проведали о береговых людях, не отравили их жизнь. За Чёрной горой не лежит Скрытое место, да и сама гора зовётся иначе, а место за ней считается вполне открытым и доступным. Прежние Белые совы бегали туда за ягодами и дикоросами. Ранними зимами, когда нагонные льды закрывали море до самых дальних вод, именно там косатки выбирались на берег – превращались в волков, уходили охотиться в тундру, а люди издали любовались ими, провожали их, чтобы опять встретить в первые дни весны.

Анипа захочет спуститься со стойбищного холма, пробежаться по привычно желтеющей траве между разбросанными по округе белыми валунами и синеющими оврагами, вольным криком поприветствовать летящих в небе глупышей, не боясь при этом, что её услышат пожиратели или червецы. Однако Анипа остановится у мясного полога и, помедлив, вернётся назад, к лежанке. Протянет руку под сваленные шкуры. Едва коснувшись своего тела, вновь станет дочерью Канульги и Утатауна, а прочие Белые совы покинут её, оставив тревоге нынешнего дня.