– Она умирает, – шепнул эльф дрогнувшим голосом и дернулся, как от удара хлыста. – Она… она… умирает.

Если она умрет, сияние померкнет! Тот, кто познал сияние, не выдержит жизни во тьме. Погасшие эльфы, мужчины, потерявшие свою пару, от горя сходят с ума. Они более не чувствуют вкуса радости, их души каменеют и отмирают, словно ткани, пораженные гангреной.

– Надо ее спасти. Надо спасти.

И ее, и себя.

Дрожащими руками Илриан обломал древко стрелы и как мог осторожно вытащил железный наконечник из поврежденной, развороченной плоти. Далее он стянул через голову свою тунику и зажал тканью рану, но его избранница продолжала бледнеть. Ее пульс слабел. Между сомкнутыми губами собиралась полоска красной влаги. Это кровь поднималась по горлу, предвещая скорый конец.

Счет шел на минуты, на секунды…

Засиять и сразу погаснуть – несправедливо, нечестно, жестоко! Он не мог ее потерять! Не мог! Не успел вкусить счастья, а на языке уже горечь тлена.

Ох, если бы Илриан был целителем, но нет. Его магия боевая, а не лечебная. Он не сможет заживить смертельную рану, как и не успеет донеси свою избранницу до эльфийских знахарей.

А значит, остается одно.

Чтобы спасти свою пару и спастись самому, Илриан решился на отчаянный шаг.

Редкий безумец отважился бы на подобное безрассудство, но у него не было выбора.

И он рискнул.

Илриан надеялся, что поблизости нет людей, которые могут его услышать, ведь к своему дару эльфы – что боевые маги, что бытовые, что целители – взывали с помощью песни.

Когда кто-то из его народа начинал петь, все вокруг замирали, завороженные сильным, выразительным голосом. Девицы теряли головы от любви к его обладателю. Вражеские воины опускали мечи и луки, не в силах противиться желанию дослушать волшебную песнь до конца. Тут-то коварные дети леса и косили зазевавшихся человечков. Так что голоса эльфов были грозным оружием, совсем как у далеких морских сирен, обитающих в южных водах у мыса Вековой Скорби.

Левую ладонь Илриан упер в землю, обагренную кровью, правую – положил себе на грудь, ловя частые, беспокойные толчки сердца. После сосредоточился и запел, открывая источник магии, что пульсировал внутри него огненным сгустком.

Звуки мягкого баритона, богатого на оттенки, растеклись по воздуху сладким медом. С каждой секундой голос эльфа креп, набирал глубину и мощь. Сила, порожденная им, гудела, закручиваясь над поляной искрящим вихрем, от нее с деревьев срывало листья, а волоски на коже вставали дыбом.

Илриан чувствовал, как дрожат от напряжения голосовые связки, как болезненно горят легкие, как от распирающей магии растет жар в груди, становясь практически нестерпимым. Готовый вот-вот охрипнуть, он тянул свою колдовскую песню и не сводил глаз с девушки на земле, понимая, что ее время почти на исходе.

Наконец сущность, к которой он взывал, откликнулась.

Со стороны дубов на поляну, поглощая солнечный свет, наползала густая тень. Золото на стволах деревьев таяло, сочная зелень травы темнела. Еще секунду назад на небе не было ни облачка, но вот в мгновение ока ясную синеву поглотили рыхлые свинцовые тучи. За три взмаха ресниц яркий, погожий день сменился вечерними сумерками.

По коже побежали иголки холода.

– Кто ты и зачем пробудил нас?

Из набрякшей черноты над головой Илриана раздался голос, похожий на раскат грома. На небольшом расстоянии друг от друга сверкнули две короткие симметричные молнии, словно из грозового сумрака на эльфа взглянули сердитые глаза. И под взглядом этих сердитых глаз он попятился, не сумев сдержать внутренней дрожи.