– А Дамиано сказал о разговоре с Миром инспектору Кремеру?

– Нет, конечно. Он и нам-то всего пару дней назад рассказал. Надеялся сам стать героем.

– А самого Мира никто не подозревает?

– В «Газетт» – никто. Разумеется, мы его обсуждали, как и всех остальных, но мотива нащупать не удалось. Причин желать смерти Браунинга у него, безусловно, не было; избрали бы Браунинга президентом, и Мир тут же взлетел бы на самый верх. Да и мог ли он убедить Оделла залезть в злополучный ящик? Нет, таким гипотезам грош цена. Если бомба и впрямь предназначалась для Браунинга, подложить ее мог кто угодно из более чем дюжины сотрудников. И не только сотрудников. Взять, например, Маделин Оделл, теперь вдову Оделла. С тех самых пор, как она вышла за него замуж, двадцать лет назад, она мечтала, что ее муж станет президентом КВС, а тут обстоятельства начали явно складываться в пользу Браунинга. Или Теодор Фолк, уолл-стритовский Фолк, закадычный друг Оделлов и член Совета директоров КВС. Разумеется, сам бы он не стал это делать, но миллионерам вовсе ни к чему пачкать собственные руки. Или Сильвия Веннер. Знаешь ее?

– Я кивнул. «Большой город».

– Совершенно верно. Она вела эту программу два года, а Браунинг ее вышвырнул. Теперь она перебивается случайными заработками и ненавидит Браунинга лютой ненавистью. Я мог бы и еще назвать. Разумеется, нашлись бы также желающие отправить на тот свет и Оделла, но тут возникает проблема, что бомба-то, как ни верти, оказалась в ящике Браунинга.

Я проглотил последний кусочек бифштекса и нажал кнопку, чтобы вызвать Пьера.

– Ты сказал, что вдова Оделла вот уже двадцать лет мечтала о том, чтобы он стал президентом. А она пыталась хоть как-нибудь способствовать этому?

– Еще как. Она унаследовала приличный пакет акций от своего отца, Карла Хартига, вместе с нефтяными скважинами и уймой других мелочей и в последние десять лет заседала в совете директоров КВС. Думаю, что она охотно рассталась бы с половиной своих семидесяти или восьмидесяти миллионов долларов, чтобы избавиться от Браунинга, но, зная, что в его ящике лежит бомба, она пошла бы на все, чтобы ее муж в тот день и близко не подошел к комнате Браунинга. Вот почему ее я даже не рассматриваю в числе возможных кандидатур, да и другие тоже, насколько мне известно.

– У нее и впрямь есть семьдесят или восемьдесят миллионов?

– Как минимум. Дамочка набита деньгами.

– Ха! Какой соус тебе подать к суфле? Бренди-миндаль или ром-мокко?

– Ром-мокко звучит заманчивее.

Пьер собирал опустевшие тарелки. Я дождался, пока он удалится, и лишь затем возобновил беседу с Лоном. Мало ли, вдруг Эбботт, Браунинг или Маделин Оделл входят в число его любимых клиентов.

Без четверти восемь, выйдя из «Рустермана», мы решили, что, чем ловить такси и преодолевать на нем расстояние в одиннадцать кварталов, лучше прогуляться до дома Сола Пензера пешком. К тому времени я выудил из Лона еще добрую сотню фактов и предположений, но перечислять их для вас было бы только пустой тратой чернил и бумаги, поскольку пока к осуществлению своего замысла я не продвинулся ни на шаг. Что касается вечернего покера, распространяться я также не стану; скажу только, что занятый обдумыванием предстоящей операции мозг – не лучший помощник в карточной игре. Словом, я спустил шестьдесят восемь зеленых.

Прежде всего меня заботило, как к ней подобраться, а уж во вторую очередь – что ей сказать, если подберусь. «К ней» – это, как вы догадались, относилось к Маделин Оделл, нашей безутешной вдовушке. К бомбе она почти наверняка отношения не имела, у нее было больше всех оснований желать, чтобы преступника поймали и наказали, и она была самой богатой. Вот из-за каких мыслей я и сделал три серьезных и несколько мелких ошибок, стоивших мне столь крупного проигрыша в покер. Впрочем, они не помешали мне поспать полагающиеся мне восемь часов – ничто мне не может помешать – и не повлияли на аппетит за завтраком; правда, читая «Таймс», я пропустил несколько разделов, которые обычно просматриваю, да и с Фрицем был несколько рассеян. Зато, придя в кабинет, я забыл поменять воду в вазочке на столе Вулфа.