Федот усомнился, что оно влезет на его палец, но колечко раздалось и легко наделось, словно всегда тут было. И тут же часть то ли памяти, то ли сознания вернулась к нему, так что он начал видеть, что богиня вовсе не одета в черный плащ, а на самом деле за ней стоит черный великан, обнимающий ее полами своего плаща из сумрака. Стоит и улыбается ему, кривя губы…

А в следующий миг ужасная и прекрасная парочка стала меркнуть и исчезла, словно растворилась в воздухе. И тут же мир наполнился светом и звуками.

– Стой! Стой! – донеслись до Федота крики стрельцов. Он обернулся и увидел, что старшие стрельцы скачут к могильнику, за ними едет батюшка. А от деревни галопом мчится стрелецкий разъезд. Белка, скуля, словно опомнившись от наваждения, прижалась к его ногам.

Он поднял лопату, подошел к краю ямы и посмотрел внутрь, да так и замер, опершись на нее.

Лошадь, похоже, сломала себе при падении шею, потому что лежала недвижно. Корова как-то дергалась под санями, но движения ее становились все слабее. Собак, видимо, тоже всех пришибло санями и попадавшими во все стороны гулящими. Свиньи, как ни в чем ни бывало, рвали мертвечину.

Гулящие же были еще живы, но словно пришиблены. Они лежали, разбросанные по яме с явно сломанными ногами и руками, не в силах шевелиться, и глядели на Федота. Лица их почернели, по коже шли нарывы, глаза были красными и воспаленными… Из глаз этих тихо катились слезы, из черных провалов ртов доносились тихие стоны…

– Вот, значит, как чума выглядит, – подумал Федот.

Тут подскакали стрелецкий десятник и старший стрелец. Спешились, подбежали к Федоту и тоже замерли на краю могильника. Подъехал батюшка, подошел и принялся отчитывать всех, размахивая крестом, хотя они еще были живы. Подъехали стрельцы, спешились, подошли, сняли с голов шапки и встали молча.

Кто-то подтолкнул Федота в локоть, и он тоже снял шапку.

Прощались. Глупы были людишки, подлы и вороваты, но все же люди и заслуживали хотя бы человеческих проводов.

Один Федот знал, что это еще не люди, только зародыши, но что это значит, не понимал, и потому у него тоже наворачивались слезы…

Стрельцы дождались, когда погибшие перестали подавать признаки жизни и, перекрестившись, сами принялись заваливать яму приготовленными Федотом лопатами. Благо их было в достатке. Федот взял свою, истертую песком, раздвинул двух стрельцов, встал с ними в ряд и тоже принялся бросать песок. Закончив, стрельцы лопаты повтыкали крестами в холмик, еще раз перекрестились, вскочили на коней и ускакали к заставе.

Старший стрелец дождался, пока поп отчитал над могилой молитву, и показал Федоту на саночки. Батюшка уселся на скамеечку боком и кивнул Федоту, приглашая. Саночки были для двоих мужчин маловаты, батюшка хмыкнул, отодвигая Федотов локоть, достал из узелка, лежащего под пологом, которым он прикрывал ноги, краюху хлеба и яйцо вареное вкрутую и отдал Федоту.

Тряхнул вожжами, лошадка послушно потрусила, и саночки покатили вслед за стрельцами. Белка бежала рядом.

На заставе было оживленно. Стрельцы привезли с десяток человек по прибору. Это были другие люди, не те, что в похоронной ватаге, тоже из гулящих, но лихие. В отличие от дураков, это были люди тертые, крученые и ломаные, с настороженными глазами. Они не кричали, не смеялись, переговаривались негромко, озирались и приглядывались, показывая, что им палец в рот не клади.

Один из стрельцов подошел и негромко сказал старшему, усмехаясь недоброй улыбкой:

– Глянь, кого привезли. Из лихих набрали. Тати дорожные, да разбойники… Клейма ставить негде. Надеются в царевом войске от наказания спрятаться…