Аттикус позабыл про свой артрит. Наклонился завязать отлично завязанные шнурки, а когда выпрямился, покрасневшее лицо было бесстрастно.

– Ну хватит, Глазастик, – сказал он. – Попроси у тетушки прощенья. Не успела приехать – уже дерзишь.

Джин-Луиза улыбнулась ему. Каждый раз, когда отец хотел выразить ей порицание, он вспоминал ее детское прозвище. И со вздохом сказала:

– Извини, тетя Сандра. Извини, Хэнк. Я просто извелась в дороге, Аттикус.

– Извелась не извелась, а все же веди себя прилично. Тут тебе не Нью-Йорк.

Тетушка Александра поднялась и погасила волны, которыми от этого движения пошли планки корсета.

– Тебя хоть кормили в поезде?

– Кормили, – соврала она.

– Тогда, может, кофе выпьешь?

– С удовольствием.

– Хэнк, а ты?

– Спасибо, мэм.

Тетушка вышла, Аттикусу кофе не предложив.

– Так и не пристрастился? – спросила Джин-Луиза.

– Нет.

– А виски?

– Не пью.

– …не курю, женщинами не увлекаюсь?

– Примерно так.

– И не скучно тебе?

– Справляюсь.

Джин-Луиза изобразила замах клюшкой для гольфа:

– А с этим как?

– Тебя не касается.

– Клюшку-то удержишь?

– Да.

– Раньше ты играл прилично для слепца.

– Я никакой не… – сказал на это Аттикус.

– …если не считать, что ты не видишь.

– Не затруднит ли вас подкрепить свое утверждение доказательствами?

– Разумеется, сэр. Завтра в три вас устроит?

– Устроит… A-а, нет. У меня встреча. В понедельник? Хэнк, что там у нас в понедельник после обеда?

– Ничего, кроме этой закладной. В тринадцать ноль-ноль, больше часа не займет.

– Ну вот, я к вашим услугам, мисс. На тебя посмотреть – слепые будут поводырями слепцов.

У камина Джин-Луиза обнаружила старую почерневшую клюшку с деревянной рукоятью, давно уже по совместительству исполнявшую обязанности кочерги. Потом выгребла из старинной плевательницы мячи для гольфа, положила ее на бок, выкатила мячи на середину гостиной, а когда начала загонять их обратно, в гостиной с кофейником, чашками, блюдцами и кексом на подносе появилась тетушка.

– Ты, твой отец и твой брат превратили этот ковер Бог знает во что, – сказала она. – Хэнк, когда я решила привести дом хотя бы в относительный порядок, первым делом выкрасила ковер в самый темный цвет. Ты ведь помнишь, на что он был похож? Черную дорожку отсюда до камина ничем было не вывести…

– Еще бы не помнить, мэм, – ответил Хэнк. – Боюсь, и я приложил к этому руку.

Джин-Луиза поставила клюшку на место, рядом с каминными щипцами, и побросала мячи в плевательницу. Потом села на диван, покуда Хэнк собирал по углам беглецов. Часами могу смотреть, как он двигается, подумала она.

Хэнк подсел к столу, с пугающей стремительностью осушил чашку обжигающего черного кофе и сказал:

– Мистер Финч, мне, пожалуй, пора.

– Погоди, вместе пойдем, – ответил Аттикус.

– Намереваетесь выйти из дому, сэр?

– Непременно. Скажи-ка мне, Джин-Луиза, – спросил он неожиданно, – а о том, что у нас происходит, пишут в ваших газетах?

– Про политику? Ну, каждый раз, как губернатор наглеет и вляпывается, таблоиды поднимают вой. Не более того.

– Нет, про судьбоносное решение Верховного суда.

– А, ты об этом. Ну, если верить «Пост», мы тут, пока не линчуем кого-нибудь, не заснем спокойно, «Джорнал» это вообще не интересует, а «Таймс» до того погружена в думы о вечном, что читать ее скучно до одури. Я вообще ни во что не вникала, кроме бойкота автобусов[6] и этого дела в Миссисипи. То, что штат не добился обвинительного приговора,[7] – самый крупный наш провал после атаки Пикетта[8].

– Это правда. Газеты, надо полагать, оттоптались от души?

– Как с цепи сорвались.