– Мама велела тебе идти домой завтракать, – сказал Робер, подгоняя сестру домой, как овечку, отбившуюся от стада. Роберу, конечно, не хотелось признаваться сестре в том, что он будет очень скучать по ней в Париже. Ведь его сестренка повсюду ходила за ним как тень, с тех пор как научилась ходить.

– Я не проголодалась, – ответила девочка.

– Еще бы, ты ведь все время ешь, – усмехнулся он. – Как у тебя еще живот не разболелся от такого количества персиков?

– Софи говорит, что они полезные.

– Ленч тебе тоже не повредит. Пошли, скоро вернется папа. Тебе нужно еще умыться и обуться.

Он взял ее за руку, и она пошла за ним к дому, вернее, не пошла, а поскакала, дурачась и бегая вокруг него, как щенок на поводке.

Увидев, на что похожа ее дочь, Франсуаза вздохнула.

– Мари-Анж, – сказала она по-французски (лишь Джон разговаривал с Мари-Анж по-английски, но девочка удивительно хорошо освоила язык, хотя и говорила с акцентом), – утром ты надела новое платье, и посмотри, во что оно превратилось! В лохмотья!

Франсуаза округлила глаза от притворного ужаса. Она никогда по-настоящему не сердилась на дочь – шалости девочки ее забавляли.

– Нет, мама, порвался только передник, – Мари-Анж виновато улыбнулась, – а платье не порвалось.

– Что ж, и на том спасибо. А теперь пойди умойся и обуйся, Софи тебе поможет.

Из кухни вышла пожилая женщина в потертом черном платье и чистом фартуке и стала подниматься вслед за Мари-Анж по лестнице. Софи уже не могла подняться на верхний этаж так же легко, как раньше, но ради своей «малышки» готова была идти хоть на край света. За Робером она ухаживала с самого его рождения, а когда через семь лет родилась Мари-Анж, для нее, одновременно и экономки, и няньки, это было счастливым сюрпризом. Софи любила семью Хокинсов, как своих родных. У нее была дочь, но та жила в Нормандии, и они редко виделись. Софи, наверное, никогда бы в этом не призналась, но дети Хокинсов стали ей гораздо ближе и дороже, чем родная дочь. Софи тоже горевала, что Робер вынужден будет ради учебы покинуть дом, но понимала, что для мальчика так будет лучше, и надеялась, что они скоро увидятся, когда он приедет домой на каникулы.

Поначалу отец хотел, чтобы Робер учился в Штатах, но Франсуазе эта мысль не понравилась, да и сын признался, что не хочет уезжать от них так далеко. Все члены семьи Хокинсов были очень привязаны друг к другу, к тому же у Робера здесь оставалось много друзей, и Париж казался ему краем света.

Когда Мари-Анж, умывшись и переодевшись, спустилась вниз, отец сидел за столом. Мать только что налила два бокала вина: побольше – для мужа, поменьше – для сына. Вино в доме подавалось к каждой еде, иногда и Мари-Анж добавляли немного вина в стакан с водой. Джон очень легко и быстро перенял французский стиль жизни. С деловыми партнерами он общался на французском языке, но с детьми говорил по-английски, чтобы они знали его родной язык. Робер говорил на нем лучше, чем Мари-Анж.

За ленчем Джон с сыном разговаривали о делах, Франсуаза пересказывала местные новости, одновременно следя за тем, чтобы Мари-Анж ела аккуратно. Несмотря на то что девочке позволялось бегать по полям и лесам, ее воспитанием занимались серьезно, и у нее были очень хорошие манеры – конечно, когда она о них не забывала.

– А ты, малышка, чем занималась сегодня? – спросил отец, взъерошивая рукой ее волосы.

Франсуаза налила мужу крепкий черный кофе.

– Папа, она обчищала твой сад, – со смехом ответил за сестру Робер.

Мари-Анж посмотрела сначала на отца, потом на брата.