– Это, должно быть, страшно, знать, когда умрешь? – спросил Максим, глядя на Стешу с некоторым даже ужасом. Он, впрочем, не очень-то ей поверил. «Это у нее падучая болезнь,» – решил он про себя. Дядя Максимов, большой разных болезней знаток, лучше всякого знахаря, Максиму про эту болезнь рассказывал. При ней, бывает, люди нередко в припадке воображают то, чего нет.

– Вовсе нет, – ответила она, как ни в чем не бывало. – Наоборот, когда знаешь, как умрешь, то ничего на свете не боишься. Кому суждено сгореть – тот ведь не утонет, стало быть, и бояться ему в воде нечего.

– Может быть, ты и как я умру знаешь? – спросил он. Это уж из озорства просто.

– Может, и знаю, – запросто ответила Стеша. – Сказать?

Максима вдруг словно морозом обдало, хотя на дворе был жаркий день.

– Нет, не надо, – буркнул он, и отошел обратно к телеге.

Наконец, тронулись снова, но чем дальше ехали, тем с большей опаской поглядывал Фрязин на небо, делаясь все мрачнее.

До монастырских ворот добрались, когда уж совсем стемнело. Едва выехали из леса, Фрязин сделал правившему телегой Варлааму знак, и тот остановил телегу на опушке, привязал клячу. Фрязин же взял наизготовку бердыш, кивнул Максиму: дескать, идем, проводишь.

Ворота монастыря, как обычно, были на ночь заперты. Делалось это больше для того, чтоб не разбежалась скотина, чем для обережения от лихих людей: их здесь, почитай, и не водилось.

– Отец Маркел, отворяй! – крикнул Максим от ворот. Старый Маркел, бывший стрелец, служил в монастыре сторожем и привратником. Сон к нему вовсе не шел: говорил он как-то, что как уснет, сразу снится ему жена его с детишками, что в Твери на пожаре сгорели. Оттого спать он не любит – просыпаться от этого больно нерадостно.

Никто не отозвался. Максим крикнул вдругорядь, погромче. Снова тишина. Наконец, послышался за воротами какой-то шорох, словно кто-то ходил по траве у самых ворот.

– Ну, отворяй Маркел! – проговорил Максим уже негромко – он знал, что старик за воротами не спит и слышит его хорошо. – Это свои, Максим это! Привел я человека, за которым меня отец-игумен посылал.

Тишина. Только шорох, словно Маркел за воротами зачем-то трется о частокол. Максим подошел поближе, хотел заглянуть в щель между створками, но тут со стороны двора раздалось хриплое рычание, словно там был сторожевой пес, почуявший чужого. А затем створки дернулись, как будто кто-то хотел их высадить с той стороны, но не догадался снять засов. Максим отпрянул от ворот: он почувствовал тот же чесночный запах, что исходил он лесного упыря.

– Нечисто тут, – сказал он Фрязину.

– Без тебя вижу, кутья, – ответил тот, перехватив получше бердыш. – Другие ворота здесь есть?

Максим помотал головой.

– А на этих засов какой? Деревянный?

Максим теперь кивнул.

– Тогда будем прямо тут заходить. Давай, посторонись.

С этими словами он подошел к воротам, размахнулся и рубанул между створок бердышом. Раздался треск, створки ворот закачались, и тут же из них выскочил сторож Маркел в разодранной на клочья свитке и с черным лицом, словно его долго кулаками по лицу лупили.

С ревом бросился он на Фрязина, но тот долго раздумывать не стал – рубанул бердышом в грудь, так что едва не располосовал старца на две половины. Тот еще дернулся и затих на земле, уставив в ночное небо белые глаза снулой рыбины.

И снова Максим себя поймал на том, что не верит в то, что все это наяву происходит. И отец, и дядя ему внушали, что никаких упырей и прочей нечисти на свете не бывает, что являются они только в видениях, и только тем, кто Бога гневит: пьет неумеренно водку, блудит, скоморшничает, душой кривит. Но это… неужто это все взаправду?! Да еще в обители Господней?