Ответ был очень коротеньким. Там писали, что название рассказа «очень многообещающее», но сам рассказ «разочаровывает, потому что сюжет его выдуман, а не взят из жизни».

Тогда я стал сочинять стихи. И их мне тоже возвращали.

Мне казалось, что все дома потихоньку торжествуют. И когда начинали хвалить Нельку за ее способности и трудолюбие, мне всегда чудилось, что чего-то не договаривают, но очень хотели бы мне сказать: «А у тебя никаких способностей нет».

И я так сильно захотел доказать им, что они не правы… Так сильно, что даже, помнишь, украл чужое стихотворение и хотел выдать его за свое. Я никогда не забуду тот родительский день и твое лицо, когда ты рвала на клочки чужое стихотворение.

А если тебе кажется, что письма мои хоть немножко похожи на рассказы или там на повесть, то большое спасибо. Это случайно, само собой получается… Наверно, потому, что в них сюжеты не выдуманы, как было в той моей тетрадке, а «взяты из жизни»?

Я теперь нарочно буду писать письма как рассказы. Со всякими подробностями. Пусть у меня будет хоть один настоящий читатель!

Неужели Артамонов продолжает выживать тебя со своей парты? И издеваться над твоей мастерской?

Коля

Дорогой Коля!

Выполнить эту просьбу будет труднее, чем первую. А может, и легче. Но по крайней мере она будет тайной! О ней не напишешь в стенгазете и не объявишь по школьному радио.

Я расскажу тебе о человеке, который там, на Урале, скучает обо мне сильнее всех. Другие, я думаю, скоро меня забудут, а Тимофей – нет… Я знаю это. Его фамилии нет в классном журнале: он учится и живет далеко от нашей школы, на другом краю города.

Впрочем, Тимофея можно вполне называть Тимошкой, потому что ему нет пока еще и девяти лет. Как раз зимою исполнится: двадцать девятого декабря… Но лучше все-таки говори ему «Тимофей». Я первая стала так называть его, и ему это очень нравится.

Года два с половиной назад я заметила, что Тимошка все время толчется в штабе дружинников возле своего старшего брата, которого ты хорошо знаешь, – возле нашего Феликса… Отец и мать их работают на руднике, в семидесяти километрах от города, домой приезжают только по воскресеньям, и маленького Тимошку не с кем оставить.

Тогда-то мы с Тимошкой и подружились. Не сразу, конечно… Он долго меня не признавал и говорил брату: «Чего она пристает?» Я хорошо помню его стриженый затылок, которым он ко мне поворачивался. Потом уж я разглядела и его лицо: насупленное и, кажется, наполовину занятое очками. Он стесняется этих очков и, наверно, поэтому такой хмурый…

Я научила Тимошку читать. Помню, приносила ему такие книжки, чтобы он не мог от них оторваться и удрать на улицу.

Потом он заболел. Это была не случайная болезнь… Когда много лет назад, в Крыму, Феликс наткнулся на мину, неподалеку от него стоял годовалый Тимошка. Его отбросило в сторону взрывной волной, оглушило. А через пять лет после этого начались головные боли. Такие сильные, что Тимошка (а он очень терпеливый!) плакал и кричал…

Когда первый раз ему стало плохо, родители были в отъезде. Феликс как раз готовился к экзаменам в институте. Я целыми днями сидела возле Тимошки, а мама моя его лечила. И в больницу мы его не отдали, сами выходили. Мама сказала, что Тимошке надо побольше дышать свежим воздухом. И мы с ним стали гулять. Я выдумывала разные истории, чтобы ему не было скучно: мы отправлялись в «путешествия» или что-то искали. Он очень любит разные поиски и неожиданные находки. Но головные боли все равно возвращались. Они и сейчас еще мучают его. Я часто думаю об этом, потому что люблю Тимофея.