За Валдаем все больше елей и болот, покрытых редким кустарником, за ними опять еловые леса… Все это было и печально и красиво.

Санки бежали на север, мимо строящейся на горе Пулковской обсерватории, мимо пустынных дач…

Вдали показались крутые купола соборов и высокие золоченые шпили. В золоте и коричневых дымах над красными крышами вставал город на серебряном горизонте.

Проехали через Триумфальные ворота.

На улицах дома стоят плотно, как книги на полках. Невский проспект. Вытянулся длинный, низкий Гостиный двор с плоскими аркадами и тупыми углами, за ним каланча и потом желтый камень – Казанский собор с колоннадой. Перед колоннадой статуи двух генералов в плащах.

В конце Невского проспекта углом, как волнорез, стоит куб с колоннами, над ним шпиль, и в обе стороны протянулась желтая стена. Слева строящийся Исаакиевский собор – посеревшие леса, забор и снег, изъезженный санями.

Переехали по льду через Неву. Стало тихо. Большое здание с колоннами – Академия художеств; перед ним на новых постаментах теперь действительно смотрят друг на друга сфинксы, и на головах у них сверх каменных капоров белые нахлобученные шапки из снега, а на плечах пушистые снежные белые воротники.

Васильевский остров нарезан линиями на совершенно ровные кварталы. Углами выходят на набережную дома. Врезались в землю короткие дорические колонны здания, на широкой лестнице которого борются голые гиганты. А слева мерзнут во льду застигнутые в Петербурге зимой корабли и скрипят полозьями по снегу тяжело груженные сани.

Вот казармы Финляндского полка. На железных крышах снег, у ворот солдат в тулупе с белым воротником, на голове у него клеенчатый кивер.

Открыли ворота, проехали через двор, вошли в казарму. Вновь начиналась строевая жизнь.

Жизнь офицера, который существовал на жалованье, была самая бедная. Шил он себе шинель, собирая деньги много лет, и долго приходилось ему думать, чем подбить шинель – коленкором или диверласом[8]. Диверлас называли также демикотоном. Стоил он немного дороже коленкора, но тот, кто хотел шить шинель на диверласе, перед этим месяц не пил чаю. Еще труднее жилось рядовым. Рядовой в год получал тринадцать рублей девяносто шесть с половиной копеек, а вместе с мундирными, амуничными и наградными – двадцать шесть рублей сорок три копейки ассигнациями в год. Но кормиться солдат должен был сам, съестная же артель брала у него восемнадцать рублей тридцать три копейки. Оставалось у солдата на руках восемь рублей десять копеек. На эти деньги он должен был мыться, чиниться, покупать кремень к ружью, бумагу для патронов, менять подметки у сапог, белить ремни воском, покупать портянки и белье.

По счету начальства у солдата образовывался в год дефицит в семнадцать рублей три четверти копейки. Как он солдатом покрывался, начальство не интересовалось.

Кроме того, солдат должен был покупать дратву, щетки, зеркальце, гребенки – тоже за свой счет. Так как эти вещи проверялись на смотру, то нужно было придавать им вид щегольской и единообразный. Назывались они смотровыми и помещались в особом свертке в виде несессера. Так как их проверял сам государь император, то они не употреблялись вовсе. Щетки, зеркальце, головная гребенка, портянки и кусочек мыла, фабра для усов, кремень и свинец делались миниатюрными, игрушечными, так что все солдатское хозяйство помещалось на ладони. А так как солдату были необходимы и дратва и портянки, то он тайно, под шинелью, носил и эти вещи.

Казармы лейб-гвардии егерского полка находились на Васильевском острове, за казармами – поля, кладбище, пустырь, взморье, кусты и где-то там могила казненных декабристов.