– Как в коме, – подсказал один из богатырей. Наморщив лоб и по-детски вытянув губы трубочкой, он дул на горячий чай и до смешного напоминал Алешу Поповича из мультика. Такая же простецкая физиономия с распахнутыми наивными глазищами и румянцем во всю щеку. То ли с него мультяшного героя рисовали, то ли, наоборот, сам он под Алешу подделывался. То ли просто – против имиджа не попрешь.

– Тебя как зовут? – разглядывая его в упор, спросила Ирка.

– А Федором, – пробормотал богатырь, глядя в пол, как детсадовец, – Алексеевичем... – с гордостью добавил он.

Ирка судорожно закашлялась.

– Фамилия, случайно, не Попов?

Глаза Федора Алексеевича распахнулись еще шире, налились совершенно детским изумлением, от полноты чувств он сунул в рот ложку меда и восторженно прочавкал:

– Гляди, таки ж ведьма!

– А то! – дядька Мыкола горделиво усмехнулся в вислые усы – будто Ирка была его личным достижением, над которым он работал годами. – Ты б заехала, что ли... Разобралась, чого це папаня твой – раньше по земле шлялся, как заведенный, а теперь зи своей каменюки и носа не каже. Дай бог памяти, скилькы вже годков... – дядька Мыкола зашевелил пальцами, подсчитывая.

– Примерно шестнадцать, – любезно-злобным голосом сообщила Ирка.

– О! Точно! – Фуражка вернулась обратно на затылок. – Откуда знаешь?

– Так она ведьма ж – все знает! – почтительно выдохнул Федор Алексеевич и запил почтительность чаем.

– Из своего свидетельства о рождении, – все тем же злобным тоном ответила Ирка, – пятнадцать лет плюс еще девять месяцев до того. И мне совершенно неинтересно – сидит он, не сидит, шляется... Со-вер-шен-но! – отчеканила Ирка.

Вообще-то в нормальном мире принято, чтоб родители интересовались детьми! Выясняли, как у них дела, и что не в порядке! Ладно, она это пережила. Привыкла, притерпелась, смирилась... С тем, что у всех – у Таньки, у Богдана, у ребят в классе – есть мама и папа или хотя бы кто-то одни! А она – отца с роду не видела, так же, как и он ее, да и мама на сегодняшний день стала размытым, смутным воспоминанием. Светлые волосы, плащ, дорожный чемодан в руке – улыбка и слова, фальшивые, как стекляшки в маминых серьгах. «Я вернусь, Ирочка, обязательно вернусь, вот только денежек немного заработаю...» Не вернулась. Не позвонила, не написала... Не вспомнила. Хотя Ирка точно знала, что у матери все хорошо – едва успев стать ведьмой, она отыскала ее через зеркало. Чего теперь стыдилась до слез – зачем разыскивать того, кому ты не нужен, кому хорошо и без тебя? Она не собиралась выяснять, почему ее отец, бог природы и растений, крылатый пес Симаргл-Симуран, безвылазно сидит в своем похожем на надкушенный бублик каменном алтаре. Если бы ему понадобилось Иркино внимание, он бы за пятнадцать лет как-нибудь себя проявил, а так... У него своя, божественная, жизнь, у нее – своя.

На укоризненный взгляд Мыколы Ирка ответила таким темным, мрачным взглядом, что даже обычно невозмутимый дядька смутился и уткнулся в свою тарелку.

– Батюшкой не интересуетесь, так к нам бы заглянули, разлюбезная Ирина Симурановна! – выдохнул ей в ухо бархатный голос. – Мы б счастливы были! Особенно я! – И Еруслан наклонился к Ирке поближе, будто обнимая трепетным, обволакивающим взором.

Ирка лишь коротко глянула на него и отвернулась. На этого богатыря она старалась не смотреть – потому что он... смахивал на Айта. Такой же черноволосый, высокий, гибкий, с завораживающей грацией движений. Правда, волосы длинней и курчавей – вот уж точно, как в былинах, буйные кудри! И выглядит старше – не восемнадцатилетним парнем, а взрослым мужчиной. И глаза... Ни у кого больше нет и быть не может глаз, как у Айта, – изменчивых, непостоянных, то холодно-серых, как река зимой, то гневно-темных, как штормовое море, а то вдруг синих-синих, смеющихся, как волны под солнцем...