В итоге народ разбрелся по канцелярии, скрипел и хлопал дверьми, щелкал туда-сюда выключателями, стаскивал с полки фолианты, поднимая тучи пыли, всюду совал нос, пихался, прятался за углами и выскакивал с дурным «бу», вызывая визг девочек. К изумлению Эмилия Ивановича, взрослые люди вели себя как школьники, которых он вспоминал с содроганием. Он умоляюще посмотрел на Иришу, и она закричала:

– Начинаем! У нас всего два часа. Сцена первая. Папа Карло, очаг и бревно. Поехали!

– Эмилий Иванович, у тебя случайно нет холодильника? – Карабас-Барабас отвел хозяина канцелярии в сторону.

– Холодильника? – обалдел Эмилий Иванович. – Зачем?

Карабас-Барабас кашлянул и пошевелил пальцами:

– Бухло поставить. В библиотеке, сам понимаешь, дыхнуть нельзя, а у тебя здесь спокойненько. Да ты не парься, всего бутылек красненького, восстановиться после репетиции. И закушать. Только Ирише пока ни слова, а то визгу не оберешься, она у нас женщина нервная.

Эмилий Иванович кивнул и повел артиста к крошечному холодильнику в кофейной подсобке.

– Папа Карло! Бревно! На сцену! – кричала Ирина Антоновна. – Время!

– Где моя шляпа? Кто помнит, я был в шляпе? Кто спер шляпу?

– Саш, ты оставил ее в библиотеке!

– Папа Карло, давай без шляпы. Тихо!

– Все заткнулись! Шат ап![2] Поехали. Тишина!

Вспыхнул ослепительный свет, Эмилий Иванович, скромно притулившийся сбоку, вздрогнул и закрыл глаза. Ему было непривычно радостно и немного тревожно: а вдруг директор музея вздумает прогуляться в канцелярию, так, на всякий случай? И застанет вид на Мадрид? Но тут же он подумал, что рабочий день закончен, директор давно ушел, и единственный комплект ключей – у него. Запремся изнутри и никого не впустим. А завтра можно соврать, что забыл выключить свет. Вряд ли толстый Алексей Трофимович полезет заглядывать в окна. Эмилий Иванович подивился легкости, с которой придумал, что соврать. Творческое начало заразительно, не иначе.

– Бревно, на сцену! Эмилий Иванович, можно мы очаг на стенку скотчем? Мы его потом осторожненько снимем!

– Папа Карло!

– Бревно! Марина! Спрячь локти, выпирают!

– Тихо! Начинаем!

– Тяпа, тихо!

– Начали!

На сцене на табурете сидит папа Карло, печально смотрит на очаг. В углу – бревно, здоровенная кочерыжка с сучками.

Щелканье блица – Костя Фото-Мэтр на корточках ищет удачный ракурс. Снимки для истории. Эмилий Иванович снова вздрогнул и зажмурился.

– Poor me, poor me![3] – причитает папа Карло, раскачиваясь из стороны в сторону. – Один, совсем один! Ни жены, ни деток! Вот заболею, так и стакан… гм… некому подать! В смысле, воды. А был бы у меня сынок… – Он замолкает и прислушивается. Слышен явственный писк. – Кто здесь? Мыши?!

Писк повторяется. Папа Карло вскакивает, озирается, с опаской заглядывает в шкаф. Там пусто. Под стол – там тоже пусто.

– Хи-хи-хи! – слышится явственно.

Папа Карло испуганно шарахается, цепляется за ножку стола и во весь свой великолепный рост растягивается на полу. Сверху, визжа, падает бревно. Хохот. Один из софитов гаснет. Кирюша – Свет очей бросается к шнурам.

– При чем здесь упад бревна! Какого лешего ты падаешь? – орет кот Базилио. – Тебя еще не вырубили!

– Не вытесали!

– Нечаянно! – пищит Буратинка из бревна.

– Сначала! – командует Ирина Антоновна.

И так далее, и тому подобное. Актеры раздеваются – софиты жарят, как южное солнце, – и бегают в подсобку попить.

В половине девятого наконец последняя сцена – все радостно вопят и танцуют. Мигает стробоскоп; по стенам мечутся тени, заливается громким лаем Тяпа.

Отбой! Возбужденные, голодные, уставшие, актеры валятся на пол. Гаснут прожекторы, становится темно. Темноту встречают дружным визгом. Жалкие лампочки в обители Эмилия Ивановича после ярких софитов вполне бесполезны. Карабас-Барабас, не теряя времени, ныряет в холодильник, вытаскивает свертки и бутылку. Лиса Алиса достает бумажные стаканчики.