Моя ярость вспыхнула мгновенно. Привычка уже. Сжал кулаки, челюсти, силу воли — всё, что только можно, чтобы не сорваться.

— Я просто не смог вырваться, у нас печь сломалась.

— Что?! Что у тебя сломалось?!

— Домна. Действовать нужно было безотлагательно, иначе четыре тонны чугуна просто застыли бы в ней непробиваемым козлом, и тогда мы потеряли бы вообще всё. Вообще всё, ты понимаешь? В этой печи сейчас все наши деньги, включая этот дом и пару сотен миллионов вложений инвесторов.

— В задницу себе это всё засунь, Магницкий! Печи свои, бабки свои, инвесторов, чугун и себя самого! Кому это всё нужно?! Кому?! — привалившись спиной к стене, она бессильно сползла на пол и зарыдала. — Кому это всё нужно?

Я не тронулся с места. Настолько привык к этим истерикам, что меня даже не кольнуло.

— Это ты убил его! Ты!

И меня сорвало.

— Я?! Да я просто на минутку заехал в офис, как делал сотни раз до этого! Если бы я знал, что так случится, да я бы… — попытался продышаться, но не помогало. — А вот ты, Марин? Ничего не забыла случайно?  В тот раз, когда сделала аборт, даже не потрудившись поставить меня в известность, что ждёшь от меня ребёнка, ты никого не убила, нет?!

Она сжалась, задрожала, заскулила в прикушенный кулак. У меня в груди что-то шевельнулось, но я был слишком зол, чтобы прислушиваться к этому.

— И я, если хочешь знать, действительно не горел желанием ехать на поминки! Потому что не собираюсь праздновать смерть сына, ни сейчас, ни потом — никогда! Я, в отличие от тебя, хочу забыть об этом кошмаре! И тебе советую! Празднуй, лучше, его день рождения и помни живым, чем превращать наш дом в склеп!

Маринка вдруг затихла — резко, словно её переключило. Утёрла ладонями слёзы, глубоко вдохнула. Поднялась с пола.

— Мой сын, это не набор кубиков лего, из него невозможно выкинуть какую-то детальку, чтобы улучшить версию игрушки. — Её голос дрожал, но звенел несгибаемой сталью. — Весь, какой есть, от рождения до смерти — это и есть мой сын. И я лучше забуду себя, тебя и всю эту чёртову жизнь, чем предам память о нём!

И не сказав больше ни слова, и даже не взглянув на меня больше, ушла наверх. А я остался внизу.

Вискарь скользил по опалённому печным жаром горлу больно, заставлял кашлять и давиться, но я упрямо заливал его в себя и впервые за всё время понимал, что вот теперь, пожалуй, всё. Конец. Мы словно оплавленные оловянные солдатики на последнем издыхании протянули этот год — в память о сыне, но окончательно разучились разговаривать на одном языке и стали необратимо чужими. Теперь мы просто орали друг на друга, словно находились на разных берегах Волги, и ни черта не понимали, что же доносит до нас пропущенное сквозь личную боль эхо. Нужно было заканчивать это всё. Тянуть дальше бессмысленно.

Когда поднялся в нашу бывшую спальню, Маринка собирала вещи.

— Что ты делаешь? — глупо, чисто по инерции спросил я.

— Ухожу.

— Почему?

Само вырвалось, наверное, лишь бы заполнить паузу, но Маринка вдруг замерла на мгновенье, словно прислушиваясь к себе…

— Потому что не люблю тебя больше. Хватит.

Я молча вытряхнул вещи из чемодана обратно на кровать и пошёл на выход. В дверях задержался.

— Уйду я. — Не оборачиваясь. — Я этот дом строил для вас с Владькой. Без вас он мне не нужен.

4. Глава 3

Август 2018г.

Когда вернулся в зал, Маринка с Киром о чём-то возбуждённо болтали, чуть склоняясь друг к другу через столик, чтобы перекрикивать играющий джаз-бенд. В какой-то момент она повернула голову и глянула вдруг на меня с такой неподдельной нежностью, что у меня аж в груди замерло. Вот прямо сейчас она снова была собой, той самой Маринкой-малинкой, какой всего пять месяцев назад уезжала на Минводы…