– Ну да, о себе ни слова. А вот о ребенке говорила много. Что будет рожать только сама, что категорически не дает согласие на кесарево. В общем, типичная тревожная роженица. Но вы не переживайте, мы с ней очень бережно. Как с родной, – и помолчав: – Вообще, это прямо-таки чудо какое-то! Спустя столько времени отыскать. Живую!

– Вы точно ничего не говорили ей о том, что я приеду?

– Ну что вы! Мы же профессионалы своего дела, – и кокетливо поправила завитую буклю. – Пожалуйста, вот сюда, – взмахом руки указала на резко контрастирующую по отношению к другим дверь. Если остальные просто деревянные крашеные, то эта из дешевого шпона, оклеенного "под дерево". К тонкими вставками из матового стекла.

Ну прямо палата-ВИП.

– Я мешать вам не буду, пойду. Разговаривайте сколько хотите, никто вас не потревожит. Но если что – звоните, номер мой у вас есть.

И ушла, периодически оглядываясь. И наблюдая, как Багиров стоит у двери, так и не решаясь зайти.

А решиться было сложно, что было на него не похоже. Казалось бы – просто дверь – открывай, заходи.

Что если это не она?

А если наоборот?

Девять месяцев назад она пропала. Три – как он ее официально похоронил. Эта дверь – дверь и в прошлое и в будущее одновременно. И он ее все-таки открыл.

В полутемной палате, накрывшись одеялом до груди, лежала женщина. Больничная рубашка в синий цветочек, светлые волосы небрежно раскинулись по подушке.

Овал лица, чуть приоткрытые во сне губы, длинные ресницы…

Не сводя с нее глаз, Багиров ощутил, как ноги налились свинцовой тяжестью. А в груди образовался ком, размером с земной шар.

4. Часть 4

Девять месяцев назад

Приэльбрусье, Северный Кавказ

⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀

Наташа сидела у окна и плакала.

По стеклу бил легкий пушистый снег. Фантастический вид, что открывался из их номера днем, сейчас скрывала ночь. Но не темная – предновогодний курортный поселок был залит огнями. Они переливались на резных заборчиках шале, на украшенном катке, деревянном здании ресторана и на вышке канатной дороги.

В одной руке у девушки был почти допитый бокал красного вина, в другой – дымящаяся сигарета.

Наташа страдала. Она вообще любила пострадать. Придумать себе драму и носиться с ней как курица с яйцом – было ее фетишем. За неимением настоящих проблем она с легкостью их сочиняла и упивалась их фатальной неразрешимостью.

На самом деле Наталья Бродская с самого детства словно сыр в масле каталась. Отец – атташе, вращающийся среди таких высоких чинов, что о них либо никак, либо шепотом. Мать – потомственная балерина. Именно от нее Наташа взяла лебединую стать и грацию. И истеричность, коей была наделена так и не принявшая приход старости прима. Женщина настолько болела своим прошлым: всеобщим обожанием Мариинки, несмолкаемыми овациями Большого, поклонением Парижской оперы, что однажды не выдержала и наглоталась таблеток, которыми несколько лет глушила непроходимую депрессию.

Уход матери Наташа приняла тяжело и только знакомство с Багировым вернуло ее тогда к жизни. Она влюбилась как кошка. Она зажглась им. Заболела. Она его захотела, и Ильяс это чувствовал. Ему не нужны были слова, он видел все по ее горящим глазам.

Они были не слишком подходящей друг другу, но безусловно яркой парой. Он – молчаливый оракул. Бог строительного бизнеса. Она – настоящая первая леди, что всегда рука об руку с обожаемым мужем…

Увы, Наташа с детства привыкла к роскоши и красивым игрушкам. Они надоедали ей так быстро, что она даже не успевала их запоминать. То же самое случилось с ее внешне идеальным браком.