– Государь наш нынешний, Александр Александрович из рода Даждьбожичей как по государственным, так и, – дядя досадливо пригладил ус, – скажем откровенно, личным разногласиям с покойным батюшкой реформы не жалует и желал бы если не вовсе обратить их вспять, что уже невозможно, то хотя бы ослабить.

– Но… это же хорошо? – несмело спросил Митя. – Все говорят, что реформы ограбили лучших людей, отняли естественные права дворянства и подорвали опору трона.

– Это каких лучших? Тех, что получили компенсацию за своих людей и земли и растратили на гулянки? Оказалось, что подпирать трон они никак не способны без крепостного дядьки, который подает морс, и выпоротого для вящего вразумления казачка, чешущего пятки? Ну и без крестьян, работающих от зари до зари, не получая за то и полушки, ибо все они – лишь собственность своего господина? – Князь Белозерский уставился на племянника насмешливым взглядом. – Ты еще вспомни, что говорят эти самые лучшие люди про безродных parvenu[8], кои лезут даже на государеву службу, тесня в чинах истинно благородных людей.

Митя надулся. Подслушивать нехорошо, а напоминать про отцовское природное плебейство и вовсе неблагородно!

– Думаешь, мы не пытались скрыть происшедшее? Вот эти самые благородные люди и разнесли – и с той же самой целью: чтоб у «партии Мраморного дворца» не осталось и шанса удержаться при власти.

– Но… – Митя только сейчас сообразил. – Дядюшка! Ты же сам… из «партии Мраморного дворца»? Ты же с Константин Николаевичем… в лучших друзьях! Соратниках!

А он еще пенял на дядюшку, что не представил Константину Николаевичу! Выходит, и хорошо, раз тот у государя в опале?

– Что же теперь будет? – шепотом спросил он.

Дядя в ответ криво усмехнулся.

– Флот возглавит Алексей Александрович. «Семь Пудов Августейшего Мяса» интересуется лишь изысканными красавицами и еще более изысканным столом. Его понимание флотского дела закончилось на парусных судах, а значит, скоро флот наш, и без того не лучший, вовсе превратится неведомо во что. Воля ваша, господа, – вдруг задумчиво произнес он, явно говоря не с Митей, а с кем-то, присутствующим лишь в его мыслях. – Великий князь в воришках – лишь примета происходящего. Что-то неладно с Великой Семьей.

– Они же… Даждьбожичи! – Митя даже испуганно огляделся, словно боясь, не спрятался ли кто под столом. – От начальных времен державы Киевой, в них – кровь Солнца! Как Солнце стоит над миром, так они – над державой, потому все, что делают они, – державе во благо!

– Они делают все, что державе во благо… – задумчиво повторил князь Белозерский. – Хорошо, если по-прежнему так, а не наоборот. А может, все потому, что Александр – случайный наследник. Если бы его старший брат не умер…

– Дядюшка! – вскричал окончательно скандализированный Митя. – Что вы такое говорите!

– Прости! Ты еще слишком мал, чтоб обсуждать подобные вещи.

– Я не маленький! – гневно вскинулся Митя.

Да что ж его всё в дети записать норовят?! На семейных приемах, куда он порой попадал с бабушкой («Младший внук? Сколько ему – скоро шестнадцать? Ах, княгиня, вы нас обманываете, вы слишком молоды, чтоб иметь такого взрослого внука»), он оставлял скучную детвору и неслышно, как тень, проскальзывал в курительные комнаты («Не гоните мальчика, господа, пусть учится правильному пониманию жизни»). Блистательные молодые офицеры, потягивая херес, с апломбом объявляли: «Министр… князь… посол… сенатор… сказал мне в Яхт-клубе…» Дальше следовал ворох политических сплетен, не всегда понятных, но всегда восхитительных ощущением причастности к тайнам державы и света. Нынче он сам сидит в Яхт-клубе, а князь, сенатор и даже бывший посол приобщает его к тайнам настолько опасным, что как бы в крепость не загреметь – и перед кем этим похвастаться, если в свете он отныне изгой?