Древний рыболов медленно приподнял веки и сонным немигающим взглядом уставился на Афанасия, сидевшего прямо напротив.

– Доброго здравия вам, дедушка, – поклонился ему Афанасий.

– Что, молодец, приуныл? – громко спросил дед, опустив приветствие. – Аль во дворец пробираешься? Знать, не пущают?

– Не пущают, – грустно подтвердил Афанасий.

– А за какой надобностью тебе во дворец-то? – хитро прищурив один глаз, поинтересовался старик.

– Хотел до матушки-императрицы дойти, – не стал кривить душой бывший колодник и, махнув рукой, с досадой добавил: – Да куда там!

– Эгей, братец, – подмигнул ему старик, – к Марье Федоровне нынче многие норовят попасть. Государь-то в отъезде. Энто дело не простое, – погрозил он кому-то корявым пальцем и строго пояснил: – Без знакомств – вовсе невозможное.

– Да где же мне, простому человеку, их заиметь, эти знакомства?

– Энто как раз можно. – Старик напустил на себя важный вид. – Вот я, к примеру, лично знаком с Марьей Федоровной. Поставляю к ее императорскому столу пескарьков да подлещиков. И супруга ее покойного, государя Павла Петровича, царство ему небесное, тоже знавал в свое время. Павел Петрович дюже охоч был до мелкой простой рыбешки, ушицу из нее любил. Принесу я во дворец ведро, а он выйдет, сам всему улову смотр произведет, кажной рыбешке. Говаривал мне, бывало: «Ну, Митрич, ох и уважил! Знатная будет уха!» Теперь-то здеся рыбы повывелись, настоящей рыбалки нет… Не-ет! – протяжно закончил старик, с неудовольствием косясь на щучку в ведре, которая замерла, шевеля плавниками, будто слушая его рассказ.

– Так ты, Митрич, проведи меня во дворец, – ухватился за последнюю надежду Афанасий, – а уж я в долгу не останусь.

– Погоди маленько, братец, вот охрану сымут, тогда и проведу.

– То есть как, «охрану сымут»? – удивился Афанасий.

– Солдатиков сюда пригнали, как война началась, – пояснил старик. – А нынче что им тут делать, когда хфранцуз бит-перебит? Их бы и раньше по казармам распустили, да вот вздумалось Марье Федоровне устроить бал-маскерад с фейерверхами. Солдатики делают строения всякие в парке да пушки маскируют в кустах. Даже меня не пущают, – с досадой добавил он, – дабы секретов их до поры до времени не выведал.

– И когда же состоится этот бал?

– Через неделю, слыхать. Потом охрану сымут. Нечего им тут делать, когда хфранцуз бит-перебит…

Дед, подобно старой шарманке, у которой осталась только одна заунывная мелодия, начал бы рассказ сызнова, но Афанасий его уже не слушал. Он вдохнул полной грудью воздух, теплый, почти летний, пахнущий далекими цветами, и улыбнулся своим мыслям.

На другое утро, за самоваром, Афанасий, осторожно отпивая из блюдца горячий чай, поведал сестре и юной графине о своих похождениях в Павловске. Елена в это утро казалась особенно бледной и время от времени брезгливо морщилась. И Зинаида, и Афанасий уже догадывались, что девушку гложет какая-то болезнь. Ведь ее перевели в другую комнату, где не пахло ни ваксой, ни табаком, но юную графиню выворачивало по утрам пуще прежнего. Елена медленно размешивала ложечкой чай, а потом никак не решалась поднести чашку к губам.

– Думаю, надо подождать, когда снимут охрану дворца, – подытожил свой рассказ Афанасий, – всего какую-нибудь неделю.

– Неделю слишком долго, – неожиданно вмешалась Зинаида. – К тому же императрица может после бала уехать куда-нибудь, например, к сыну в Германию. Она ведь наверняка соскучилась по нему. И тогда весь ваш план коту под хвост!

– Об этом я ничего не знаю, – растерялся Афанасий, – но могу узнать.