На следующий день мы отправились в парк Гуэль в Барселоне. Парк, спроектированный Антонио Гауди, вызывает странные ощущения. Все выпадает из перспективы, словно вы оказались в доме с кривыми зеркалами. Вы идете по каменной прогулочной аллее, оформленной наклонными и ребристыми колоннами, словно их ударила волна. В другом месте драконы поднимаются близко к причудливым зданиям и кажутся почти движущимися. Ничто не похоже на себя. Пока я, спотыкаясь, бродил там, я подумал: «Вот на что похожа моя голова – деформированная и неправильная. Но скоро это будет исправлено».

Как и любое прозрение, мое, казалось, пришло в мгновение ока. Но фактически я знал об этом многие годы. Я знал, что такое депрессия. Видел, как она разыгрывалась в мыльных операх, и читал о ней в книгах. Я слышал, как моя собственная мать говорила о депрессии и тревоге, и видел, как она глотала таблетки. А еще я знал о лекарстве, потому что оно было прорекламировано в мировых СМИ несколько лет назад. Мои подростковые годы совпали с эпохой прозака[3]. Новый препарат обещал вылечить от депрессии впервые без побочных эффектов. Производитель обещал, что он сделает вас «еще лучше, чем просто здоровым»[4] – вы станете сильнее и лучше обычных людей.

Я впитал все это, даже не задумываясь. В конце 1990-х годов было много подобных разговоров. Они были повсюду. Теперь я понял наконец: это относится ко мне.

Мой доктор впитал все то же самое. Это стало ясно в тот же день, когда я впервые пришел к нему. В своем маленьком кабинете он терпеливо объяснял мне, почему я чувствовал себя таким образом. Есть некоторые люди, которые от природы имеют в мозге низкий уровень химического вещества, называемого серотонином. Он сказал, что в этом и кроется причина депрессии. Странное, постоянное чувство несчастья никуда не денется. К счастью, как раз вовремя появилось новое поколение препаратов – селективные ингибиторы обратного захвата серотонина (СИОЗС). Они приводят уровень серотонина в норму. «Депрессия – это болезнь мозга, – сказал врач, – а это средство исцеления». Он достал фотографию мозга и начал рассказывать мне об этом. Он говорил, что депрессия была действительно в моей голове, но не совсем так, как я себе это представлял. Она не воображаема, а очень реальна и является результатом неправильной работы мозга.

Ему не нужно было напрягаться. Это была история, на которую меня уже купили[5]. Я ушел через десять минут с рецептом на препарат сероксат[6] (или паксил, как его называют в США).

Только спустя годы, в процессе работы над этой книгой, кто-то указал мне на все вопросы, которые мой врач не задал мне в тот день. Например, есть ли причина, по которой ты можешь чувствовать себя таким расстроенным? Что происходит в твоей жизни? Есть ли что-то болезненное, что ты захотел бы изменить? Даже если б он спросил, я не думаю, что был бы в состоянии ответить ему. Подозреваю, что я посмотрел бы на него безучастно. В моей жизни все хорошо, сказал бы я. Конечно, у меня были некоторые проблемы, но у меня не было причин быть несчастным. Определенно ничего такого, чтобы быть таким несчастным. В любом случае он не спрашивал, и мне было неинтересно почему. Следующие тринадцать лет врачи выписывали мне рецепты на этот препарат, и никто из них тоже не спрашивал ничего подобного. Думаю, если б они спросили, я бы возмутился и сказал: «Если у вас расстройство мозга и он не может вырабатывать нужные химические вещества, вызывающие чувство счастья, какой смысл задавать такие вопросы? Разве это не жестоко? Вы же не спрашиваете пациента с деменцией, почему он не может вспомнить, где оставил свои ключи. Какая глупость спрашивать меня! Разве вы не учились в медицинском колледже?»