– Она была очень теплым человеком, – сказал он мне семьдесят один год спустя, с улыбкой вспоминая ее. – Это был один из моих самых первых опытов. По тому времени очень сильные чувства – стыд и депрессия.

Он повторил позже:

– С депрессией ассоциировалось сильное чувство стыда. В действительности о ней молчали, – добавил он.

Трагедия озадачила его. Хотя серьезно он больше не задумывался о ней, пока ему не исполнилось тридцать шесть лет. Тогда он чуть не совершил замечательное открытие[70].

В начале 1970-х Джордж вернулся в рабочий район Лондона, очень похожий на тот, в котором он вырос, чтобы найти ответ на вопрос: «Почему так много людей, похожих на его соседку, погружались в глубокую депрессию? Что ее вызывало?»

В то время все еще сохранялось молчание, касавшееся не только этой конкретной жертвы, но и всего общества в целом. Среди профессионалов по лечению депрессии[71], далеких от общепринятого взгляда, произошел раскол. Сформировались два противоположных мнения[72]. Грубо говоря, можно нарисовать следующую картину разделения взглядов. С одной стороны пациент лежит на диване перед основателем психоанализа Зигмундом Фрейдом, с другой стороны изображен рассеченный мозг. Фрейдисты спорили почти столетие, что объяснение состояний такого рода можно найти только в личной жизни человека, и особенно в его раннем детстве. Единственный способ понять заключается в индивидуальных сеансах психотерапии, с помощью которых вы по кусочкам собираете воедино историю о том, что произошло, и находите подходящую для пациента историю болезни.

Многие психиатры выступили против такого образа мышления. Они начали доказывать, что депрессия – это результат неправильного функционирования мозга или организма, внутренняя неисправность, поэтому искать более глубокие причины в истории жизни – бесполезное занятие. Они верили в физиологическую причину проблемы.

Джордж всегда подозревал, что в обоих взглядах есть доля правды, но они все равно не раскрывают всей истины. Казалось, думал он, в этом вопросе есть что-то еще, но вот что? Он получил образование не врача, не психиатра, а антрополога. Это профессия, в которой вы наблюдаете за культурой как аутсайдер и пытаетесь понять, как это работает. Он рассказывал мне, что прибыл в психиатрический лечебный центр в Южном Лондоне, где собирался работать, «абсолютно некомпетентным». Джордж не имел четкого представления о том, что должен думать о чем-то вроде депрессии. Теперь он считает, что это было большим преимуществом. «У меня не было предвзятых идей, поэтому я был вынужден подходить ко всему объективно».

Он начал знакомиться с научными исследованиями, которые были проведены на тот момент. Его поразило, что собрано очень мало данных.

– Мне казалось, – вспоминает он, – что царит полное невежество. Все теории формулировались как будто в темноте. Они были основаны либо на личных анекдотах, либо на абстрактных данных. Исследования, которые были проведены, казались просто неадекватными, – говорил он.

К тому времени официальная медицинская позиция по депрессии была двоякой и удовлетворяла интересам обеих враждующих группировок. Основное научное сообщество заявляло, что существует два вида депрессии. Первый вид вызывался внезапной дисфункцией мозга или организма и назывался «эндогенной депрессией»[73]. Но существуют и некоторые формы депрессии, вызываемые какими-то тяжелыми событиями в жизни. Они назвали ее «реактивной депрессией». Пока никто не знал, на что должны были так отреагировать люди с «реактивной» формой депрессии и где находится грань между двумя ее видами. Да и вообще существует ли между ними различие, имеющее значение.