– Сейчас, – сказала Брук и неуверенно налила еще.

Элис пила так быстро, что сок заструился по подбородку. Икая, она протянула кружку за добавкой. Еще. Еще. Она затрясла кружкой перед Брук.

– Последнюю.

Элис чуть не подавилась, выпив последнюю порцию. Дрожащей рукой опустила кружку. Брук схватила пакет и успела вовремя его раскрыть: Элис вырвало фонтаном сока. Она откинулась на подушки, пытаясь отдышаться.

– Ну тихо, тихо. – Брук погладила ее по спине. – Тихо, моя умница. Дыши.

Дышать Элис совсем не хотела. Больше никогда.

Спала она беспокойно. Ей снился огонь, и она пробуждалась в холодном поту. Она проснулась с раскаленным сердцем; казалось, грудь вот-вот расплавится. Элис принялась царапать ключицы и расцарапала их в кровь. Раз в несколько дней Брук подрезала ей ногти, но каждую ночь Элис продолжала себя царапать, и тогда Брук стала надевать ей на ночь пушистые перчатки. А голос все не возвращался. Он просто пропал, испарился, как соленая лужица в отлив.

Приходили другие медсестры. Их форма по цвету отличалась от той, что носила Брук. Они ходили с ней по больничным коридорам и объясняли, что ее мышцы ослабели за то время, что она спала, и теперь ей нужно вспомнить, как быть сильной. Ее учили делать упражнения в кровати и в палате. Приходили и другие люди, разговаривали с ней о ее чувствах. Приносили с собой карточки и игрушки. Голос, что рассказывал ей сказки, пока она спала, больше не возвращался. Она бледнела. Кожа ее потрескалась. Она представила, как ее сердце чахнет от жажды и жухнет с краев, остается лишь воспаленная красная сердцевина. Каждую ночь она продиралась сквозь пламенные волны. А днем лежала и смотрела в окно на меняющееся небо, пытаясь не вспоминать и не задаваться вопросами. Она ждала прихода Брук. У Брук были самые красивые глаза.

Время шло. Голос к Элис не возвращался. За каждым приемом пищи она съедала всего пару ложечек, как бы Брук ее ни уговаривала. От незаданных вопросов в теле совсем не осталось свободного места, и один пугал ее больше остальных.

Что она наделала?

Хотя она почти не ела, Брук еле успевала приносить новые кувшины со сладким соком и водой, но ни соку, ни воде не удавалось смыть вкус дыма и скорби.

Вскоре под глазами Элис залегли темно-фиолетовые круги цвета грозовых облаков. Медсестры дважды в день выводили ее на прогулки на солнце, но свет слепил глаза, и она выдерживала лишь пару минут. Снова пришла доктор Харрис и объяснила, что, если Элис не будет есть, ее станут кормить через трубочку. Элис было все равно: боль от незаданных вопросов была сильнее боли от любых трубок. Вопросы вытеснили из нее все чувства, кроме безразличия.

Как-то утром Брук вошла в палату, скрипя подошвами розовых резиновых тапочек. Глаза ее искрились, как летнее море. Она держала что-то в руках, спрятав это за спиной. Элис взглянула на нее со слабым интересом.

– Тут кое-что принесли, – улыбнулась Брук. – Это тебе. – Элис вскинула бровь. Брук изобразила барабанную дробь. – Та-да!

Она держала в руках коробку, перевязанную яркой веревочкой. Элис приподнялась и села на кровати. Ее охватило слабое любопытство.

– Нашла ее на посту утром, когда заступила на смену. Там была карточка, а на ней – твое имя. – Она положила коробку Элис на колени и подмигнула. Элис ощутила приятную тяжесть.

Она развязала бантик и открыла крышку. Внутри среди слоев папиросной бумаги лежали книги. Они лежали корешками вверх и напомнили ей цветы из маминого сада, тянувшиеся бутонами к солнцу. Она провела кончиками пальцев по тисненым буквам на корешках и ахнула, встретив знакомую надпись. Это была книга про селки, та самая, которую она взяла в библиотеке, когда пришла туда впервые. Ощутив внезапный прилив сил, Элис перевернула коробку. Книги высыпались на колени, она подхватила их, прижала их к груди. Пролистала, вдохнула запах старой бумаги и типографских чернил. Сказки о соленом море и манящих глубинах запорхали вокруг, призывая ее. Услышав, как скрипнули шлепанцы Брук по линолеуму за дверью палаты, Элис удивленно встрепенулась: она не слышала, как медсестра вышла.