Да, так точно правильней.

Хотя, если честно, смотреть фотографии в телефоне не хочется. Рука так и тянется зашвырнуть мобильник в реку. Но он перебарывает себя. Ему этот телефон достался не просто так. Он его заслужил, заработал. Это его единственный, может, шанс перебить этого хлыща-атамана с его байками о том, как расцвела столица. Его единственный пропуск к сердцу Мишель. Другого не будет.

И тут мысли у него перескакивают на другое.

Ведь и Кригов, и все его эти казаки собираются – Когда? Сегодня-завтра? – отправляться в экспедицию. На мост. За мост. На тот берег… Туда.

Туда, откуда.

В никуда.

Впереди кажется, развиднелось… Уходящие к небу фермы моста теперь видны почти целиком, и марево становится жиже, прозрачнее. Егор заранее поднимает руки, чтобы дозорные с заставы, когда увидят его, не принялись по нему палить.

Он ждет оклика – и шагает вперед. Сейчас накинутся, начнут расспрашивать его… Что там, что? А он им – что? Вот они охренеют, конечно.

И Мишель охренеет, конечно, тоже. Она – в первую очередь.

Егор ждет окрика, но никто не кричит ему. Может, барабанная дробь дождя по резиновой коже противогаза глушит голоса, отвлекает? Он щурится, всматривается – вроде бы уже виден бруствер, за которым должны отсиживаться дозорные. Но там ни души.

А вдруг он подойдет туда, а там все мертвы?

Точно так же, как люди на мосту – с раззявленными ртами, с выпученными глазами разбросаны в таких позах, будто пытались убежать от чего-то… Не хочется даже представлять себе, от чего.

Егор переходит на бег, потому что не может больше справиться с этой мыслью. Надо поскорей добежать до людей, до живых людей. Рассказать им.

Туман отпускает его нехотя, и Егор наконец выходит на воздух.

Застава пуста. Ни души. Ливень стеной – в тумане он казался, что ли, обессилевшим.

Егор в панике смотрит направо, на Пост – там-то хоть есть кто живой? И выдыхает: над трубами курится дымок, окна горят; петух закукарекал.

Значит, просто не заступили еще на вахту.

Егор скатывается с насыпи и бежит к стене; думает постучаться в ворота, но потом решает забраться в крепость своим обычным способом – через тайный ход. В побеге он потом признается, успеет еще.

Когда он объявляется во внутреннем дворе, утренняя смена еще только строится перед воротами, готовясь выдвигаться на дежурство.

Как так можно вообще?! Егору хочется пойти, устроить им разнос: какого хера у вас на заставе никого нет? Вы что, думаете, оттуда никто выползти не может?

Но он не идет к ним, никому ничего не говорит. Ему не рассказывать хочется о том, что он увидел на мосту, а забыть об этом – навсегда и как можно скорее.

Его все еще знобит.

Ничего. Это все было не зря. Телефон зато нашел. Выспится – и сразу к Кольцову. А потом к Мишель. К Мишелечке.

Шагая мимо корпуса, где Полкан расквартировал казаков, Егор натыкается на двух из них. Стоят под козырьком подъезда, прячутся от кислотного дождя, фуражки сдвинуты на затылок, лица помятые со сна, в зубах самокрутки из зеленых тысячных. Но оба веселые, похохатывают, пихаются и что-то оглядываются на окна.

Егору мимо них идти. Один подмигивает ему:

– Здравия желаю.

– Взаимно.

И тут – странный звук. Вскрик. Тонкий. Женский.

Егор задерживается, озадаченно смотрит на часовых. Те, уловив его смущение, смеются приглушенно. Который желал Егору здравия, прикладывает палец к губам: тише, мол, спугнешь.

– Что это?

Снова – вскрик, а потом – стон. Протяжный. Егор подходит к ним ближе.

– Это кто? Там плохо кому-то?

– Наоборот, пацан. Там кому-то хорошо.

Они снова принимаются ржать – придушенно, тайком. Егор думает, что ему этот голос знаком. Но совсем он узнает его только с третьего раза, с третьего крика.