– А деньги?..

– Чего деньги жалеть… – Алексанян указательным пальцем постучал себя по лбу. – Будет башка на плечах – будут деньги.

– А за какие «шутки на Кавказе башку отрывают»? – внезапно спросил Бирюков. Заметив в жгучих глазах Алексаняна мелькнувшее недоумение, быстро продолжил: – Дело, Хачик Геворкович, складывается печально: Головчанский умер, как принято говорить в народе, не своей смертью…

– Я убивал его, да?! – выкрикнул Алексанян.

– Вы оказались в числе подозреваемых. Если будете отделываться шутками и вилять в показаниях…

– Ну, пошутил я с Головчанским насчет башки. Понимаешь, да?.. Честно, пошутил… Зачем мне его башка? Я добросовестно зарабатываю свои деньги, вместе с бригадой кручусь белкой в колесе…

– И три тысячи швыряете ни за понюшку табака? Не верю, дорогой товарищ, что можно с такой легкостью разбрасывать заработанное трудом.

Алексанян промолчал. По его напряженному лицу было заметно, что он ищет убедительный ответ и не может найти.

– Поймите, Хачик Геворкович, стечением обстоятельств вы попали в очень сложную ситуацию, – сделав ударение на слове «очень», снова заговорил Бирюков. – Ведь, если уголовному розыску известно о вашем конфликте с Головчанским, значит, есть свидетели этого конфликта…

– Кто?

– Это не имеет значения.

Алексанян, заметно нервничая, прикурил дорогую сигарету, раз за разом сделал несколько затяжек. Потом исподлобья посмотрел на Бирюкова и сердито бросил:

– Три тысячи – доля Головчанского. Понимаешь, да?..

– Рассказывайте по порядку.

– Чего рассказывать?.. Договор заключил Головчанский со мной на тридцать тысяч, из них пять запросил себе, на лапу. В пятницу, видишь, какой-то начальник из областного «Сельстроя» приехал, урезал зарплату до двадцати пяти. Двадцать две тысячи надо выплатить рабочим. Остается всего три. Головчанский за них уцепился. Говорит: «Давай! Не отдашь – вообще рассчитаю по голым расценкам, без всяких премиальных. И ни один прокурор тебе не поможет, потому что прежний договор был завышен, незаконный». Я не баран, понимаю: по одним лишь расценкам, без премиальных, получится не больше восемнадцати тысяч. Еще четыре тысячи теряю… А у меня в бригаде Володя Сафарян и Асатур Хачатрян – каменщики шестого разряда, Миша Элоян – маляр-художник с высшим образованием, Рафик Вартанян – штукатур-плиточник по высшему разряду. Всем надо платить самую высокую тарифную ставку. Не смешная шутка получается: мне – бригадиру – на лимонад не остается. Понимаешь, да?..

– Проще говоря, вы с Головчанским по предварительному сговору украли из кассы ПМК деньги и разделили между собой похищенное…

– Почему украли?! Я законно у кассира по ведомости получил! Головчанский это подстроил! Для меня лучше потерять три тысячи, чем семь.

– Вот такие действия квалифицируются как хищение, а не взятка.

– Почему не взятка?! Головчанский вымогал у меня деньги! Понимаешь, вымогал!..

– Не надо, Хачик Геворкович, оправдываться. Я не собираюсь читать вам популярную лекцию о разнице между хищением и взяткой. Неужели опыт прошлого вас еще не научил? Вы ведь уже побывали в суде. Каким образом удалось тогда доказать свою невиновность?

Алексанян нервно затянулся сигаретой. Выпустив густое облако дыма, хмыкнул, помолчал:

– Тот начальник ПМК – большой дурак. Шашлык уважал, коньяку море мог выпить – только наливай! За столом болтал о деле, магнитофон слушал. Я беду чуял… Поэтому, когда надо, не ту клавишу магнитофона нажимал. Следователь магнитофонную запись послушал, судьи послушали – всем стало понятно, какие условия навязывал мне начальник перед заключением договора.