Притянул к себе прямо по снегу. Он забивался мне под платье, за шиворот, в волосы, но я этого не чувствовала – настолько была охвачена ужасом.

– Не надо, – только и смогла прохрипеть я. Но если уж вчера северянина не остановили и более отчетливые мои просьбы, то глупо было рассчитывать на то, что сейчас он услышит мою невнятную мольбу.

– Хочу, чтобы тебе было что вспомнить перед смертью, – широко улыбнулся воин, сорвал застежку моего плаща и распахнул его. – У нас с тобой мно-о-ого времени, малышка, торопиться точно некуда, – грубые руки рвали платье на моей груди, потом перешли на тонкую ткань сорочки. Обнаженной кожи тут же коснулся ледяной ветер, и она сморщилась, покрылась колючими мурашками. Крупные снежинки равнодушно падали в свете луны и тут же таяли, едва коснувшись меня. – Очень хорошо, – похвалил то ли меня, то ли самого себя мой мучитель.

Я попыталась ерзать, но мои руки были связаны, а ноги – обездвижены крепкими бедрами северянина, так что все мои жалкие старания оказались напрасны.

– Пожалуйста, – я попробовала поймать его взгляд, но в нем было столько голода, сколько и в моем, когда в замке я получила свой первый кусок мяса за последние пару лет. Взывать к разуму этого человека было просто напросто бесполезно.

– Вот так хорошо, малышка, – он принялся грубо щипать и оттягивать нежную кожу, и я, несмотря на полное одеревенение тела, это прочувствовала. – Не сопротивляйся, иначе будет больнее.

Слезы выступили у меня на глазах, смешиваясь с капельками растаявших снежинок. А потом воин, человек, который должен защищать тех, кто слабее, перевернул меня на живот, уткнул лицом в снег и задрал подол платья. Порвал панталоны, огладил ягодицы и оставил обжигающий звонкий шлепок.

– Ты принесешь мне огромное наслаждение, – довольно произнес он.

А когда чужие пальцы по-хозяйски потрогали меня ТАМ, в самом сокровенном месте, я вся сжалась в комок и возненавидела этого северянина настолько, что всем сердцем пожелала, чтобы он немедленно сгорел в самом адском огне. Чтобы от него осталась лишь почерневшая головешка, потому что быть похожим на человека он перестал уже давно.

И тогда я услышала крик. Нет, то полный нестерпимой боли вопль разошелся над поляной, вспугивая спящих птиц. Давление на спину и бедра исчезло, и я смогла неуклюже перевернуться. Прямо перед моими глазами беспорядочно бегал по снегу яркий факел, в который превратился мучивший меня воин, и кричал. Он кричал так пронзительно, что хотелось заткнуть уши, но у меня были связаны руки. Хотелось закрыть глаза, но я упорно смотрела, стараясь перебить страшным зрелищем ужас собственного положения. Северянин упал и начал кататься по снегу, пытаясь сбить огонь, но тот лишь разгорался сильнее и ярче, будто мужчина был облит горючим, и теперь пламя с аппетитом пожирало причитающееся ему.

Я не отводила от жуткой картины глаз до тех пор, пока пламя окончательно не погасло, оставив меня совершенно одну в ночной темноте. Не знаю, какое чудо только что произошло, но я была ему благодарна за то, что последнее мое воспоминание перед смертью будет совсем не тем, каким его запланировал северянин. Я даже умудрилась подняться, кое-как укутаться в плащ и добраться до ствола ближайшей ели, где и присела устало в ожидании сама не знала чего.

Где-то вдалеке завыли волки, а может то были волнеры – какая, впрочем, разница, чьи зубы будут рвать мою плоть? Напуганный конь давно ускакал – воин так торопился поиздеваться надо мной, что даже не позаботился о животном как следует. Я сидела, прислушиваясь к каждому шороху, и тревожно вглядывалась в темноту до тех пор, пока глаза не начали слипаться. Вскоре бороться с усталостью стало совсем невозможно, и я бессильно опустила веки, отдаваясь на милость холода и этого леса. Тела я давно не чувствовала, только спутанные мысли убеждали в том, что я еще существую. А после не стало и их, я слилась с зимней стужей, со стволом равнодушной ели, с ночным воздухом, наполненным изящными снежинками. Растворилась в этой укромной полянке…