– Вот и поезжайте в квартиру Толстого с отрядом оперативников и обследуйте всё, что можно, – поморщился генерал.

Надо сказать, начальству никогда не нравится, если у подчинённых возникают какие-то вопросы или неуместное недовольство. Только в Советском Союзе никогда не прекращалась внутренняя служебная борьба между Прокуратурой, КГБ и МВД. Что говорить, примером могла послужить та же побеждённая Германия, где Абвер, Гестапо и СС дрались, словно пауки в банке. Но никакие драки и войны не приводят к положительному результату. С этим фактическим выводом истории нельзя было не согласиться.

В квартире писателя оперативников встретила Людмила Ильинична и её домработница. Обе женщины тихие, спокойные, но никаких подозрений ни на кого у дам не возникло. А Людмила Ильинична вспомнила:

– Боже! Я бы никогда не подумала, что это грабители! Один из них, такой обаятельный еврейчик, вежливо попросил меня присесть в кресло и, когда привязал мои руки к подлокотникам, осведомился: «Вам не очень больно?». Представляете? Я таких грабителей никогда раньше не встречала и даже не представляла, что грабители могут быть воспитанными и вежливыми.

– Людмила Ильинична, – прервал её Сухарев. – Почему вы решили, что он еврей? Или он вам паспорт показывал?

– О, нет, – смутилась Людмила Ильинична. – Просто в разговоре он несколько раз упоминал Жмеринку, говорил, что это настоящая историческая родина даже Гольды Меер. И что его приятель считает, дескать, столицу надо переносить в Жмеринку и никак иначе.

– Значит, Москва им не нравится? – нарушил молчание Борис Хусаинов.

– Думаю, не очень, – пожала плечами Толстая. – К тому же, у московских евреев говорок совсем другой. А эти явно откуда-то приехали.

– Постойте-ка, – насторожился Сухарев. – В протоколе Прокуратуры значится, что вас, вашу домработницу и пришедшую через полчаса служительницу литературного музея Соколову заперли в ванной комнате?

– Помилуйте, Алексей Михайлович, – подняла влажные глаза на сыскаря Людмила Ильинична. – Следователя вовсе не интересовало, кого, когда и где заперли. Он досконально допрашивал меня о моих украшениях, просил описать какого вида и сколько стоит. Собственно, тем же несколько дней подряд занималась Соколова. Она даже фотографа с собой приводила. А какие же это экспонаты, когда все цацки, если можно так выразиться, мои личные вещи? Почти каждая – память о моём муже. Может быть, для вас он именитый русский писатель и какой-то пример для подражания, а для меня – просто хороший, понимающий и разбирающийся в чувствах женщины человек. Для меня он не умер. Я и сейчас часто общаюсь с ним. Но вам этого не понять, потому что всё происходит во сне.

– Ну, успокойтесь, успокойтесь, Людмила Ильинична, – виновато промямлил сыскарь. – Я вовсе не хотел вас обидеть своими расспросами. Просто для дела необходимо.

– Да, я понимаю, – кивнула Толстая.

А Сухарева уже не оставляла одна ещё смутная, но пахнущая победой мыслишка. К несчастью, от смутных догадок его отвлёк сослуживец Коля Герасимов:

– Послушай, Алёша, я занимался сейчас просеиванием информации насчёт припаркованных поблизости автомобилей в то время. И нам, кажется, повезло. Возле Всесоюзного агентства авторских прав, где собака потеряла след налётчиков, стоял в тот день «Жигулёнок» белого цвета. Причём, в номере у него есть две спаренные двойки.

– Откуда же такое любопытное сообщение?

– От верблюда, – довольно улыбнулся Николай. – Короче, я всегда говорил, что с дворниками надо дружить! Тамошний дворник мне поведал, что белую шестёрку кто-то загнал прямо на тротуар, поэтому машина мешалась, и убирать пришлось позже. Номер он забыл, но то, что есть спаренные двойки, запомнил хорошо.