Была и радостная встреча с учеными Дубны. Петр Вегин по их просьбе организовывал там вечер молодой поэзии и выставку художников-авангардистов. Сбивая «бригаду», Петр вспомнил о Высоцком.

– Я без Кохановского не поеду, – твердо сказал Владимир.

– Годится.

– А Понтекорво[1] будет?

– И Понтекорво будет, и все остальные засекреченные! Все льют кипятком от желания увидеть и услышать нас. Дают два автобуса, гостиницу и жратву на два дня. Поехали?

– Поехали!

«И тогда, – рассказывал Вегин, – был первый, может быть, самый большой из тогдашних успехов Высоцкого. Он был этому очень рад…»

Они, молодые, рьяные, голодные и нахальные поэты и художники – Эрик Неизвестный, Борис Жутовский, Юло Соостер, Юра Соболев, Володя Янкелевский, Юрий Визбор, Юлий Ким – что ни имя – то ныне легенда! – оказались в «столице» ядерщиков. Кто с картинами, кто со стихами и песнями, кто просто с прелестными подругами. После выступлений дружной компанией они валялись на берегу неширокой тут Волги, ныряли, балагурили. Володя и Гарик с диким ором и плеском топили в волжских волнах привезенных подружек. Девки визжали, но им это жутко нравилось…

А вскоре, после очередного совместного выступления в каком-то НИИ угля, Вегин предложил: «Слушай, а давай ко мне, на Горького?.. Как говорится, с женой хоть познакомлю. Ты не особо спешишь?..» Высоцкий кивнул: «Не особо».

Увидев вегинскую Марину, он начал рычать на хозяина дома, что, мол, нехорошо – таких взаперти держать, да и песен его она наверняка не слышала. «Теща оторвалась от телевизора, что само по себе было подвигом, – вспоминал Петр, – и как-то в секунду все закрутилось, как бывает в московских домах, когда добрый гость на пороге, и стол вдруг накрылся, и рюмки зазвенели, и, не давая мне долго рассказывать о его песнях, Володя взял в руки гитару и, махнув еще рюмочку, чтобы легче пелось, расколол тишину прилегающих квартир на мелкие осколочки. Пел он много и с какой-то ухарской щедростью, и соседи пришли послушать – «если можна», и теща до трех ночи не спала, как всегда, молодея в наших компаниях…»

Друзья старались хоть как-то помочь Владимиру в решении его перманентных финансовых проблем. Хотя сами «сидели на бобах». Главной пробивной силой являлся, конечно, Левон Кочарян, против авторитета, напора и обаяния которого редко кто мог устоять, – и он пристраивал своего горемычного друга в картины, в которых работал сам, или в киногруппы своих приятелей. Так Владимир оказался на съемках фильма «Увольнение на берег». И в Севастополе, в гостиничном номере Кочаряна он с утра до вечера записывал песни на магнитофон. Свои и чужие.

…После какого-то сборного концерта в клубе армии Наталья Кустинская заговорилась с администратором. Выглядела девушка, конечно, блестяще: серебряный пиджачок, маленькая бархатная юбка, серебряные же сапожки. Стой себе в сторонке – и издали любуйся! Но Высоцкий все же подошел:

– Наташа, а вы уже выступили?

Она, можно сказать, только прибывшая из Франции, еще дышавшая парижскими туманами, медленно-медленно окинула взором невесть откуда взявшегося вчерашнего партнера по этому дурацкому фильму «Увольнение на берег»: маленький, неинтересный и одет неинтересно.

– Да, выступила. А что?

– Можно я вас провожу? – хорошо, что хоть не нахально предложил, а как-то застенчиво даже.

Наталья еще раз посмотрела на него:

– Нет, я не хочу, чтобы вы меня провожали. – И вновь обратилась к своему администратору.

Но краем глаза заметила, что Высоцкий смутился, сжался весь, повернулся и быстро ушел.

А спустя годы каялась: «Мне всю жизнь мешала моя красота… Знал бы Володя, сколько раз я потом об этом пожалела!.. Я не встречала ни одного человека, который бы не потерял столько, сколько я… Надо было ему сразу объяснить, что я тогда ехала в гости, где меня ждала большая компания, и Высоцкий бы там был совершенно неуместен. Но…»