– Так что случилось?

– Дерек. Он вчера вечером не вернулся домой.

Я вешаю трубку, сбрасываю аппарат на пол и пытаюсь снова уснуть.

До звонка мне снилась девочка, в которую я был влюблен в старших классах. Элисон Кечнер.

Во сне мы с Элисон гуляли под ручку по Мэйну, чудесному пригороду Портленда, заглядывали в окна букинистических магазинов. Элисон тихонько опиралась на мою руку, ее локоны – букет диких рыжих орхидей – щекотали мне шею. Мы ели мороженое, смеялись понятным нам одним шуткам, выбирали, на какой фильм сходить. В такой сон трудно вернуться, даже если удалось снова уснуть, и я не сумел.

Без двадцати восемь, ясно и холодно. Я еду по серпантину на Пилл-хилл, в фешенебельный район Западного Конкорда, выросший вокруг больницы. Это колония, со вкусом обустроенная врачами, администраторами и прочим медперсоналом. По нынешним временам многие дома патрулируются здесь частной охраной: под зимними куртками выпирают пистолеты, словно ни с того ни с сего началась Третья мировая. Но в доме 14 по Тайер-понд-роуд охраны нет, а широкий газон укутан снегом такой безупречной белизны, что мне даже стыдно топтать его своими «тимберлендами», проходя к парадной двери.

Но Софии Литтлджон дома нет. Ее спозаранок вызвали на срочный случай в больницу – муж многословно извиняется за такой оборот. Он встречает меня на крыльце в брюках хаки и свитере с воротником-хомутом. Тихий мужчина с аккуратной золотистой бородкой, с кружкой ароматного чая в руке объясняет мне, что Софию часто вызывают в неурочные часы, особенно теперь, когда большинство акушерок на ее отделении уволились.

– Только не она. Она решила до конца помогать пациентам, до самого конца. И, вы не поверите, новых пациенток полно. Меня, кстати, зовут Эрик. Не зайдете ли в дом?

Он, видимо, немного удивляется, когда я отвечаю «да».

– О, хорошо… замечательно, – отступает в гостиную и знаком приглашает меня войти.

Дело в том, что я встал и оделся за два часа до срока, спешил за новыми сведениями о Питере Зелле, а муж его сестры должен кое-что знать. Литтлджон проводит меня внутрь, берет пальто и вешает его на крючок.

– Могу я предложить вам чашку чая?

– Нет, спасибо. Я отниму у вас не больше нескольких минут.

– Это хорошо, потому что больше у меня нет, – отвечает он и дружески подмигивает, чтобы я наверняка оценил шутку. – Мне еще надо отправить сына в школу и самому быть в больнице к девяти часам.

Он указывает мне на кресло и садится сам, удобно скрестив ноги. У него широкое доброе лицо, большой дружелюбный рот. В этом человеке чувствуется сила без угрозы, он как добрый лев из мультфильма – достойный вождь своего прайда.

– Должно быть, по нынешним временам тяжело работать в полиции?

– Да, сэр. А вы работаете в больнице?

– Да, уже девять лет. Я – директор «Духовных услуг».

– О… и что это, собственно, значит?

– А… – Литтлджон наклоняется навстречу мне, сплетая пальцы. Он явно рад вопросу. – У каждого, кто входит в двери больницы, есть не только телесные потребности. Я, конечно, в первую очередь говорю о пациентах. Но также и об их родных, друзьях, и даже врачах и медсестрах. – Все это произносится гладко и уверенно, ровной скороговоркой. – Моя работа – обслуживать такие потребности, в чем бы они не проявлялись. Как вы понимаете, в наши дни у меня много работы.

Его теплая улыбка не дрогнула, но во мне слово «работа» и выразительный взгляд его больших глаз отзываются мыслью о смертельной усталости, долгих ночах, утомительных часах в попытке утешить растерявшихся, испуганных, больных.