Я складываю руки на груди и выпрямляюсь в полный рост:

– Это правда, мисс Эддс?

Она складывает руки на груди, копируя мою позу, и смотрит прямо в глаза:

– А это правда просто следственная руина?

И я остаюсь провожать взглядом ее спину.

– Вы про того коротышку спрашивали. Правильно?

– Простите?

Старикан охранник сидит на том же месте, где я его оставил, развернув стул к лифтам, словно застыл в этой позиции на все то время, что я работал наверху.

– Про того, кто умер. Вы сказали, идете в «Мерримак-жизнь» насчет убийства.

– Я сказал, что расследую подозрительную смерть.

– Ну да. Так это насчет коротышки. Мелкий, как белка, очкастый?

– Да. Его звали Питер Зелл. Вы были знакомы?

– Не-а. Не больше чем с любым, кто работает в здании. Здоровались. Вы коп, говорите?

– Детектив.

Дубленое лицо старика на миг сводит дальняя родственница улыбки.

– Я служил в авиации. Во Вьетнаме. А когда вернулся, тоже хотел стать копом.

– Эй, – повторяю я пустые слова, которыми мой отец обычно отвечал на пессимизм и безнадежность, – никогда не поздно!

– Ну, – охранник хрипло откашливается и поправляет мятую фуражку, – теперь-то уже поздно.

В тускло освещенном вестибюле тянутся секунды, а потом охранник говорит:

– Так прошлой ночью того худышку подхватил с работы тип с большим красным грузовиком.

– Красный грузовик? На бензине?

Бензина ни у кого нет – ни у кого, кроме полиции и армии. ОПЕК прекратила экспорт нефти в начале ноября, канадцы последовали ее примеру парой недель позже, и на этом все. Министерство энергетики пятнадцатого января вскрыло стратегические резервы, все получили бензина на девять дней и больше не получат.

– Не бензиновый, – поправляет охранник. – Судя по запаху, на растительном масле.

Я киваю и в волнении шагаю ближе к нему, разглаживая усы ребром ладони.

– Мистер Зелл сел в машину добровольно или против воли?

– Ну его никто не заталкивал, если вы об этом. И пистолетов я не видел – никакого оружия.

Я раскрываю тетрадку, щелкая ручкой.

– Как он выглядел?

– Выставочный «форд» старой модели. Шины восемнадцатидюймовые, «гудиер» без цепей. Сзади клубился дым и воняло как будто подгоревшим маслом.

– Так-так. Вы номера не заметили?

– Нет.

– А водителя рассмотрели?

– Нет. Я тогда не видел причин рассматривать. – Старик задумчиво моргает. Кажется, мой энтузиазм его позабавил. – Но он был крупный парень, это я точно говорю. Такой здоровяк.

Я, поспешно записывая, киваю.

– И вы уверены, что это был красный грузовик?

– Точно. Красный, среднего размера, на стандартной раме. А на боковой стенке кабины со стороны водителя большой флажок.

– Какой флажок?

– Какой флажок? США, – нехотя отвечает охранник, словно ему неприятно признавать существование других стран.

Я молча пишу целую минуту. Все быстрей и быстрей, шурша ручкой в тишине вестибюля, а старик рассеянно поглядывает на меня, склонив голову, словно я не человек, а музейная витрина. Потом я, поблагодарив, убираю тетрадь и ручку и выхожу на мостовую, под снег, засыпающий красный кирпич и известняк центральной части города. На секунду останавливаюсь, рассматривая воображаемую картинку, как кадр из фильма: застенчивый неловкий человечек в мятом коричневом костюме забирается на пассажирское сиденье блестящего красного грузовика с модифицированным двигателем и уезжает в последние часы своей жизни.

Этот сон, повторявшийся раз или два в неделю, уносил меня во времена, когда мне было двенадцать.

Сначала появляется внушительная фигура Райана Дж. Ордлера, бессменного шефа полиции Конкорда, ветерана уже тогда, когда в реальности я ежегодно видел его на летнем пикнике Семей и Друзей. Он неуклюже ерошил мне волосы и дарил монетку с головой бизона, такую же, как всем присутствующим детям. Во сне Ордлер стоит в полном обмундировании по стойке смирно и держит в руках Библию, на которую я кладу правую ладонь и повторяю за ним клятву хранить и поддерживать закон. Затем Ордлер торжественно вручает мне пистолет и значок, я отдаю честь, и он салютует в ответ. Гремит музыка – в этом сне есть музыка – и вот я уже детектив.