– Я ждала, когда вы меня заметите, – с придыханием говорю я, хлопая ресницами и пытаясь придать щекам соответствующий румянец – увы, теряю навыки. Эта Депрессия катком проехалась по моей светской жизни, и сноровка у меня уже не та, как в ту пору, когда мужчины роились вокруг и угождали мне во всем.

Серый Костюм не отвечает, но слегка выпрямляется на сиденье и упирается в меня взглядом.

– Вы меня не заметили? – спрашиваю я.

У него дергаются губы.

– Конечно, заметил.

Еще один взмах ресниц.

– И что именно вы заметили?

– Что от вас могут быть неприятности, – фыркает он.

Я жду продолжения. По опыту знаю, что большинство мужчин не против неприятностей, что бы они там ни говорили. В этом вопросе я, если можно так выразиться, профессор.

Он не отвечает, и тогда я наклоняюсь ближе, обдавая его ароматом своих французских духов – последними их каплями, которые я разбавила водой, чтобы они еще чуть-чуть продержались.

– И как вы относитесь к неприятностям?

– У меня нет для них времени, – усмехается он. – Тем более – для несовершеннолетних.

– Мне двадцать три.

– И я о том же.

– А вам сколько лет? – вопрошаю я.

– Гораздо больше двадцати трех. У меня нет времени на избалованных девиц, в которых праздности больше, чем здравого смысла, – он указывает на газету. – В мире и так неприятностей хватает. Зачем искать лишние?

Меня не так-то легко осадить, иначе я не ехала бы на этом поезде, и мне еще не встречался мужчина, способный устоять перед парой чудных ножек и глубоким вырезом платья. Как известно, времена нынче тяжелые, а в тяжелые времена все происходит быстрее и бесшабашнее – по крайней мере, у людей нашего круга. Когда все пошло прахом, невольно приходишь к мысли, что следовать правилам и играть честно – бесперспективная тактика.

Мое сердцебиение учащается – я снова подаюсь вперед, так что еще чуть-чуть – и соскользну с сиденья, и мои губы оказываются почти возле его уха. От запаха мужского мыла и мужской кожи у меня бегут мурашки по телу.

– А вдруг вам понравится, – поддразниваю я.

От этих слов Серый Костюм не вздрагивает и не отодвигается в беспокойстве. Он не теряет выдержки, единственное, что его выдает, – это легкое подергивание челюсти.

Поначалу это была просто игра – я играю в нее с тех пор, как у меня обозначилась грудь и раздались бедра, и Серый Костюм действительно не ошибся: чего-чего, а времени у меня сейчас навалом. Но между тем моментом, когда я начала заигрывать с ним, и мгновением, когда мои губы оказались возле его теплой загорелой кожи, игра изменилась.

Мне захотелось его поцеловать.

Я резко отодвинулась.

Он смотрит не на меня, скорее – сквозь меня.

– Это вряд ли, – отвечает он, и выговор у него такой, что толком не понять, откуда он.

Я открываю рот, чтобы возразить, но не нахожу слов – бравада, за которую я так долго цеплялась, куда-то испаряется.

Меня душат эмоции, щеки заливает краска стыда – я поднимаюсь на нетвердых ногах и пересаживаюсь на другое место, подальше от Студентика и всех остальных, и начинаю смотреть на воду, текущую под рельсами.

Когда-то мой отец владел акциями этой железной дороги – в то время я была еще девочкой и жила сладкой жизнью. Это было до краха. До того, как мы лишились всего. До того, как он совершил самоубийство.

Я достаю из сумочки письмо – потрепанный конверт, помятая бумага – и перечитываю его, цепляясь за слабую ниточку надежды, которая позвала меня в Ки-Уэст.

Мерное покачивание поезда убаюкивает меня.

Четыре часа спустя мы прибываем на главный вокзал Ки-Уэст, и я просыпаюсь от шума собирающихся пассажиров. Я укрыта пледом – кто-то позаботился обо мне.