– Вы так храпели! – говорила Надежда Петровна, то ли сердясь, то ли посмеиваясь надо мной, еще ничего не понимающим спросонья.

– Я? Помилуй бог, я не храплю.

– Храпели-храпели! Да еще как заливисто! Мне пришлось все время повышать голос, так что к концу дефиле я почти кричала. Хорошо, что мои клиентки привыкли не замечать то, что замечать не следует. Однако попрошу вас, Владимир Алексеевич, если вы в следующий раз заснете во время моего дефиле, храпеть потише.

– Надежда Петровна! – огорченно сказал я, принимая более вертикальную позу в кресле.

– А вы можете храпеть, например, мелодиями оперных арий?

– Вы смеетесь надо мной!

– Конечно, смеюсь, Владимир Алексеевич, дорогой! Вы вели себя прекрасно – тихо как мышка! Мне даже показалось, что вы сумели от меня улизнуть. И я очень рада, что это не так. Вы голодны?

– Да, – сказал я с облегчением.

– И я. Поедемте ужинать.

– Куда?

– В «Славянский базар», – предложила Ламанова. – Конечно, далековато, но после работы хочется перекусить. Муж мой в командировке по делам своего страхового общества, так что я вольна объедаться, сколько хочу, вне дома. К тому же, – добавила она, моментально погрустнев, – разговор у нас будет не из приятных. Хочется его скрасить.

– Все-таки шантаж? – спросил я.

Ламанова кивнула.

– Шантаж. Днем принесли письмо. Оно у меня в ридикюле. Поедем, Владимир Алексеевич, девочки уже извозчика у дверей поставили – ждет.

Мы оделись и вышли на улицу.

Мы ехали вниз по Тверской в сторону Кремля. Уже давно стемнело, ветер немного стих, тротуары были освещены фонарями и витринами магазинов. Но прохожие в этот час уже не обращали на них внимания – основная волна народа, возвращавшегося со службы, уже схлынула и только последние пешеходы спорым шагом старались побыстрее добраться домой, к теплым печам, пледам и горячему ужину. Обычное плотное движение на главной улице города также утихло – нам даже не пришлось нигде стоять, пропуская встречный поток с бульваров и переулков, или дожидаться, пока разъедутся груженые ломовики. Я отдал полость Надежде Петровне, а сам плотнее запахнул пальто и пониже надвинул на самые брови папаху.

– Ну, хорошо, – сказал я Ламановой, – если вы не хотите до ужина говорить о письме, то хоть скажите, как прошло ваше дефиле, которое я проспал.

– А? – рассеянно произнесла она. – Дефиле? Да… Хорошо.

– Елизавета Федоровна осталась довольна?

– Конечно, – кивнула Надежда Петровна. – Конечно, довольна. Она, бедняжка, не очень хорошо разбирается в модных тенденциях. Все-таки провинциальное воспитание…

– А мне показалось, что одевается она совершенно в том духе, о котором вы рассказывали.

– Конечно! Ведь одевается она у меня! Вы заметили ее платье?

– А императрица?

– Что императрица?

– Вы же шили для нее. Императрица тоже плохо разбирается в этих… модных тенденциях?

– Ах, Александра Федоровна? – Ламанова покосилась на спину извозчика и потом продолжила доверительно тихо: – Императрица думает, что разбирается. Но на самом деле, как мне показалось, для нее это – скорее мука, чем удовольствие. Вы знаете, что обычно она ходит в простой блузке и юбке? И вообще – очень скромна. Настоящая протестантка. В их семье платья переходят от старших дочерей к младшим.

– Правда?

– Да. Их время от времени подновляют – причем не только воротники, но даже обшлага рукавов.

– Это скромность или скупость? – спросил я так же тихо.

Ламанова пожала плечами.

– Судите сами. Говорят, что за прошлый год императрица оплатила счет в «Модном доме Бризак» на девятнадцать тысяч рублей.