«Почувствовав судьбы благоволение…»

Почувствовав судьбы благоволение
и жизнь мою угрюмо подытожив,
я рад, что совершил переселение
туда, где никому не нужен тоже.

«Приглядываюсь пристально и страстно…»

Приглядываюсь пристально и страстно
к обидному повсюдному явлению:
любых жрецов послушливая паства
весьма подобна овцам, к сожалению.

«Сейчас, когда помимо иллюстраций…»

Сейчас, когда помимо иллюстраций
читается последняя страница,
смешно уже чему-то удивляться
и вовсе нет резона кипятиться.

«Земного срока на закате…»

Земного срока на закате
смотрю вокруг без одобрения:
сегодня мир заметно спятил,
рехнулся в нём венец творения.

«Года текут невидимой рекой…»

Года текут невидимой рекой,
душа томится болью, гневом, жаждой,
невозмутимый внутренний покой
даётся даже старости не каждой.

«Не люблю я возвышенный стиль…»

Не люблю я возвышенный стиль
с воздеванием глаз и бровей,
мне приятнее благостный штиль
тихих мыслей о жизни моей.

«Пусть не хожу я в синагогу…»

Пусть не хожу я в синагогу
и не молюсь, поскольку лень,
но говорю я «слава Богу»
довольно часто каждый день.

«Я медленно и трудно созревал…»

Я медленно и трудно созревал,
хоть не плясал под общую чечётку,
а подлинный прошёл я перевал,
когда уже смотрел через решётку.

«Не говорил я это вслух…»

Не говорил я это вслух,
но замечал чутьём фактическим:
герои часто любят шлюх
с настроем тоже героическим.

«В отличие от гонореи…»

В отличие от гонореи
коронавирус дан от Бога:
религиозные евреи —
большая вирусу подмога.

«Я люблю любого эрудита…»

Я люблю любого эрудита,
он из наших с хаосом посредников,
в нём избытки знаний ядовито
льются на притихших собеседников.

«Добавляются нам неприятности…»

Добавляются нам неприятности,
когда к финишу клонит года:
стало больше забот об опрятности,
а у старости с этим беда.

«Не хочется двигаться, лень шевелиться…»

Не хочется двигаться, лень шевелиться,
исчезло былое лихачество;
я по легкомыслию – прежняя птица,
но только бескрылая начисто.

«Участливо глядит на нас Творец…»

Участливо глядит на нас Творец,
с печалью и тревогой пополам,
а значит, неминуемый пиздец
ещё покуда слабо светит нам.

«Мы вряд ли замечали б это сами…»

Мы вряд ли замечали б это сами,
но зеркало твердит опять и снова,
что виснут под обоими глазами
мешки от пережитого былого.

«Я из разумных стариков…»

Я из разумных стариков,
за справедливость я не воин,
а Божий мир, увы, таков,
что лишь сочувствия достоин.

«Хотя полно гуманных версий…»

Хотя полно гуманных версий,
что разделять народы – грех,
но всё равно арбуз – не персик,
а сыроежка – не орех.

«Бог явно длит моё существование…»

Бог явно длит моё существование,
надеясь, что к исходу утлых дней
я всё же сочиню повествование
о жизни неприкаянной моей.

«По жизни случаются дни…»

По жизни случаются дни,
когда уже ясно с утра,
что мрачными будут они,
и будет тоски до хера.

«Теперь я тихий долгожитель…»

Теперь я тихий долгожитель:
забыв былые приключения,
я лишь сочувствующий зритель
земного умопомрачения.

«Со счастьем очень тесно я знаком…»

Со счастьем очень тесно я знаком:
живу я у жены под каблуком.

«Старость – это горечь угасания…»

Старость – это горечь угасания
и с ветвей душевных листопад,
и окрестной жизни прикасание
часто раздражает невпопад.

«Бог аккуратно близких всех выкашивал…»

Бог аккуратно близких всех выкашивал,
а я пока остался срок тянуть…
Сегодня поминал я брата старшего.
Кого ещё успею помянуть?

«Похоже на дыхание чумы…»

Похоже на дыхание чумы
течёт заразы паводок шальной,
так сильно вирус вывихнул умы,
что станет жизнь совсем теперь иной.

«Ночью дух податлив чуду…»

Ночью дух податлив чуду,
всё загадочно на свете,