– Найдем. Обязательно найдем. – Святослав кивнул несколько раз и направился в сторону ворот. – До свидания, Лосев.

Тот, не сказав в ответ ни слова, развернулся и зашагал в противоположную сторону. С каждым шагом его каблуки все глубже погружались в мелкую щебенку, которой была посыпана дорожка. Результатом разговора Лось определенно остался недоволен.

– Мамой клянусь! Мамой клянусь! – громогласно увещевал мужчина лет сорока пяти и зыркал по сторонам слегка раскосыми глазами.

Майор морщился от этого ультразвука и в конце концов не выдержал – приоткрыл окно, достал сигареты и закурил. В кабинете больше никого не было, но Святослав знал, что с той стороны двери его кабинета дежурят двое сержантов. На всякий случай.

– Багиров, очень трогательно, – прервал он, выпуская струю дыма, театральные причитания Тагира. – Побожитесь еще. Давайте без этой патетики. Голые факты. 24 октября. 25-е и 23-е – тоже.

Тагир мелко закивал и начал что-то подсчитывать на пальцах. «Вот же не дурак ты ваньку валять», – подумал про себя Соколов. Вызванный на дознание «глава среднеазиатской общины» с самого начала вел себя как юродивый на паперти. Даже акцент, с которым он говорил, был каким-то нарочитым и ненатуральным.

– Ну, я дома был, – наконец ответил Тагир, закончив подсчеты. – Все подтвердят. 24 октября у меня как раз… у нас то есть, было собрание межобщинное. Все пришли. У меня все ходят всегда. Отмечаются. Все до одного были.

– Списки. Все списки с адресами и телефонами.

– Это зачем?

– Как зачем? Всех их допросим на предмет алиби. Где были, не причастны ли к убийствам?

Лицо Багирова скукожилось, губы поджались, будто он из последних сил держится, чтоб не расплакаться. Даже глаза подозрительно заблестели – еще чуть-чуть и польются горючие слезы праведной обиды и негодования.

– Вот так, значит, получается, – обличающим взором уставился он на милиционера. – Если нерусский, значит, сразу убийца?

Невеселая улыбка скривила губы Святослава. Он раздавил в пепельнице окурок и сложил руки перед собой на столе.

– О, это песня новая. Давайте продолжайте, продолжайте.

– И продолжу! – с вызовом парировал Тагир, при этом его акцент с каждым словом становился все менее заметным. – Мы-то думали, что страшные времена фашизма давно позади! И сейчас как страшно слышать, что представители власти не гнушаются использовать незаконные методы! Которые, как мы полагали, давно остались в кровавых застенках НКВД!

Соколов зааплодировал, изобразив на лице крайнее восхищение:

– Хорошо!

Но аплодисменты резко оборвались, а голос майора вдруг стал неприятно проникновенным:

– Доносов много уже написали?

– Каких доносов?

– Как каких? Обыкновенных. На сотрудников милиции, которые, опьяненные идеями ксенофобии, незаконно придираются к членам вашей общины и даже доходят до того, что фабрикуют уголовные дела, выбивают из членов общины признания и подбрасывают наркотики при задержании! Да? Я запомнил даже. Слог, так сказать.

На физиономии Багирова отразилась такая обширная гамма чувств, что милиционеру снова захотелось ему похлопать. Здесь было и искреннее негодование, и растерянность, и покорность судьбе, и пламя революционной борьбы – в общем, стань глава общины актером, Хабенскому бы сделалось стыдно за свою бездарность.

– Я, товарищ майор, – начал «артист» с придыханием, – даже как-то не понимаю, о чем вы говорите. О нарушениях законности если, то – да. За вашими сотрудниками такое иногда водится. Но ведь и мы… Мы просто иногда указываем на недостатки. И приятно, что к нам, простым гостям России, прислушиваются. Наконец-то и к нам стали поворачиваться лицом.