Лодки, к ивам привязанные, на воде тихо покачиваются. Волна песку о чем-то ласково шепчет.
Долго-долго ждала я на берегу. Весь вечер ждала и всю ночь. Но ни одна женщина, кроме меня, из тайги не вышла, ни одна моя подруга не вернулась. Два десятка за голубой лилией отправлялись – но все погибли из-за меня, из-за моей любви к Ючину…
Утром я лодки отвязала, по течению пустила. Не хватило у моего сердца сил в селение вернуться, людям рассказать, что я сделала, Ючину в глаза поглядеть, за гибель Хонглик ответ перед ним держать. Да и не узнал бы Ючин прекрасноликой Унгхыр в той старухе, какой я за ночь сделалась, погибших подруг ожидая и слушая голоса чогграмов…
Я в тайгу ушла, одна жить стала. Никого из людей с тех пор не видела. И только тахть – ночные птицы, в которых обратились души Хонглик, Закук, Саньпак и других моих подруг, погубленных чогграмами, – только они иногда навещают меня. Зла на меня они больше не держат – много, ох, много раз приходили с той поры орлиный месяц и вороний месяц, много раз зима сменялась летом. Время все прощает…
Володя встряхнулся. Женщины в черных халатах исчезли. Сидела у костра старая Унгхыр, а вокруг нее – черные птицы величиной с ворона, с красными клювами и печальными глазами…
Раненый зверь
И тут Володя снова задумался: куда он попал? Он, Володька Зиновьев из 14-й школы Нижнего Новгорода, обыкновенный мальчишка, который во время летних каникул приехал на Сахалин навестить деда с бабушкой? У всех друзей нормальные каникулы: Валерка Черкизов гостит у дядьки в приволжском городке, Юля Комарова – аж в Париже, у каких-то знакомых. Зойка Семенова, правда, в городе осталась… Но ведь все отдыхают как люди, один Володька в какую-то историю угодил.
Что вокруг творится? Если то, что он вдруг оказался в тайге, еще можно объяснить потерей памяти после аварии вертолета, то как объяснишь превращение птиц в женщин? А то, о чем рассказывала Унгхыр? Чогграмы – неведомые существа, голубая лилия – неведомый цветок… «Фантастика», – беспомощно подумал Володя, не зная, что еще подумать.
Зачарованные птицы-девушки тахть улетели, когда темнота ночи чуть-чуть побледнела. Потом небо стало светлеть все быстрее, и наконец из-за облаков потянулись во все стороны бледно-желтые полосы солнечных лучей.
Запели птицы, и несколько минут Володя сидел совсем ошеломленный: никогда он такого не слыхивал! Сначала хор птичьих голосов казался сплошным и однообразно-оглушительным, а потом выделилось в нем звонкое чириканье, и радостный щебет, и веселое тирлиньканье, и долгие, будто насмешливые, посвисты, а то еще изредка всполошенно взвизгивала какая-то пичуга.
Костер тихо тлел посреди шалаша. Серый дым слоистой струйкой втягивался в круглую дыру вверху.
Старуха поднялась и выбралась наружу, оглянувшись на Володю. Он понял: сейчас старая Унгхыр отведет его на восточный склон! – и выскочил следом с одной мыслью: как можно скорей убраться отсюда! Из мира этих превращений, из мира протяжных песен, леденящих душу таежных шорохов и звуков, из рассказов о старинных чудесах! Убраться – и поскорей окунуться в привычное, понятное, а это все забыть – и не оглянуться никогда, ни-ког-да на часы, проведенные здесь!
Главное, чтобы люди, которые были вместе с ним в вертолете, остались живы. И чтобы не переставали его искать!
А вдруг уже перестали и улетели?! Нет, такого быть не может. О таком лучше и не думать!
Унгхыр не спеша шла впереди по чуть заметной тропе, отводя от лица ветви и придерживая их, чтобы они не хлестнули Володю. Она ни разу не оглянулась, но, если Володе становилось трудно идти или он уставал, Унгхыр замедляла шаги, словно чувствовала это.