– В те дни было много народу на свете; в одном Сан-Франциско – четыре миллиона.

– Что такое миллион? – перебил Эдвин.

Грэнсэр посмотрел на него с сожалением:

– Я знаю, вы можете считать только до десяти, но я объясню вам. Протяните ваши руки. На обеих руках у тебя десять пальцев. Хорошо. Я беру эту горсточку песку – держи ее, Хоу-Хоу, – он насыпал песок мальчику на ладонь и продолжал: – Теперь эти крупинки песка лежат против пальцев Эдвина. Я прибавлю другую горсть. Это еще десять пальцев. Я прибавлю еще, еще и еще, пока не станет столько горстей, сколько у Эдвина пальцев. Это составляет одну сотню. Запомните это слово – одна сотня. Теперь я кладу этот голыш на руку Заячьей Губы. Он лежит перед десятью горстями песка, или десятью десятками пальцев, или перед сотней пальцев. Я кладу десять голышей; это составляет тысячу пальцев. Я беру раковину, она лежит перед десятью голышами, или сотней горстей песку, или тысячью пальцев… – И так, с большим трудом и не уставая повторять одно и то же, он старался дать им примитивное представление о числах. По мере того как числа росли, он собирал разные предметы и клал их на руки. Для символизирования очень больших чисел он взял кусочек дерева; и наконец для миллиона были взяты зубы скелетов, а для миллиарда – скорлупа крабов. Но здесь он остановился, так как мальчики стали выказывать утомление.

– Итак, в Сан-Франциско четыре миллиона людей – четыре зуба.

Глаза мальчиков перебегали с предмета на предмет и с ладони на ладонь, с камешков на песок и на пальцы Эдвина, силясь представить себе непостижимые числа.

– Это было целое сборище людей, Грэнсэр? – спросил наконец Эдвин.

– Как песок здесь, на берегу, как вот этот песок, каждая крупинка песка – мужчина, женщина или ребенок. Да, мальчики, все эти люди жили как раз здесь, в Сан-Франциско. Иногда весь этот народ приходил сюда, на берег, – больше людей, чем здесь крупинок песка. Больше, больше, больше! А Сан-Франциско был прекрасный город. И возле залива – где мы жили в прошлом году – было еще больше людей. С самого Ричмонда – равнины и холмы, вся дорога вокруг Сан-Леандро – один большой город с семью миллионами населения. Вы понимаете, семь зубов – вот это семь миллионов.

Снова глаза мальчиков скользнули от пальцев Эдвина к зубам на бревне.

– Весь мир был населен людьми. Перепись две тысячи десятого года показала восемь миллиардов человек – восемь скорлуп, да, восемь миллиардов. Человек знал тогда больше о добывании пищи. Это было не так, как сейчас. И пищи было больше, и народу. В тысяча восьмисотом году в одной Европе жило сто семьдесят миллионов. Сто лет спустя – горсть песку, Хоу-Хоу, – сто лет спустя, в тысяча девятисотом, было уже пятьсот миллионов – пять горстей песка и этот один зуб, Хоу-Хоу. Это доказывает, как легко было добывать себе пищу и как люди быстро размножались. А в двухтысячном году в Европе было пятнадцать миллионов людей. И так же было во всем остальном мире. Восемь скорлуп – восемь миллиардов человек – жили на земле, когда пришла Алая смерть.

Я был молодым человеком, когда началась чума, – мне было двадцать семь лет; и я жил на другой стороне залива Сан-Франциско, в Беркли. Ты помнишь, Эдвин, большие каменные дома при спуске с холмов из Контра-Коста? Вот я жил в таких каменных домах, в больших каменных домах. Я был профессором английской литературы.

Многое из всего этого было мальчикам недоступно, но они старались хоть смутно понять этот рассказ о прошлом.

– Для чего были эти дома? – спросил Заячья Губа.