Вызвал по рации Февралева:

– Слава, пойдем, глянем, как сработали.

Вдвоем со старшим сержантом побежали к месту, откуда вели огонь. Рассматривали в бинокль переправу. Сколько было попаданий? Наверное, штуки три, не меньше. Один понтон исчез под водой. Соседние под его тяжестью, возможно, пробитые осколками, тоже притонули. Но цепочка наплавных емкостей, наверняка оборудованных переборками, продолжала связывать оба берега. По мосту осторожно двинулась пехота. С грузовиков, подъехавших к берегу, сбросили на воду плоскую посудину, следом за ней два понтона.

Я не имел дела с наплавными мостами и не знаю, насколько они прочны. Февралев, наверное, тоже. Мы успели выпустить штук по десять-двенадцать снарядов. Что-то повредили. Однако главной цели не добились. И что хуже всего, второй возможности вести такой интенсивный огонь нам не дадут. Немецкие артиллеристы сейчас наготове. Ждут появления танков, и вряд ли поможет, если мы уйдем влево-вправо. Местность позволяла маневрировать на участке шириной метров сто пятьдесят. Секунды, чтобы довернуть стволы орудий и поймать нас в прицел.

– Хреново сработали, Слава…

– Почему? Нормально. У нас же не гаубицы, а каждый понтон в длину метров семь.

– Перемещаемся правее. Больше трех-четырех выстрелов сделать не успеем. Лучше несколько подскоков.

Февралев согласно кивнул, и мы снова побежали к машинам. Со второй попытки успели выпустить девять снарядов, но нас уже поджидали. Последние выстрелы делали уходя, почти наугад. Зато болванки немецких орудий вспахивали землю и ломали деревья совсем рядом. Ну что, Бог троицу любит? Давай!

Давай! Емкое слово, а результат оказался паршивым. «Тридцатьчетверка» Славы Февралева горела. Болванка пробила лобовую броню возле курсового пулемета. Стрелок-радист погиб, заряжающему оторвало ступню. Старший сержант вместе с механиком-водителем едва успели его вытащить и отнести в сторону. Фрицы добили из гаубиц танк Февралева, досталось и нам. Крупные осколки пробили кожух орудия и надорвали гусеницу. Пока спешно гнали задним ходом, гусеница порвалась окончательно. Приехали!

Экипаж взялся за ремонт. Февралев и механик-водитель принесли раненого башнера. Его надо было срочно отправлять в санбат. Несмотря на жгут, из обрубка сочилась кровь. Старший сержант и механик, оба оглушенные, сидели и курили. Дать своих людей для эвакуации раненого я не мог. Рафик не имел достаточного опыта в ремонте, распоряжался я. Хорошо, хоть огонь прекратился. Механик Февралева, тоже старший сержант, не выдержав, поднялся:

– Отдохни, старшой. Без меня, гляжу, не обойдутся.

Приехал на джипе маленький комбат и майор из штаба полка. Комбат оглядел раненого и поцокал языком. Майор обошел «тридцатьчетверку», пощупал рукой пробитый кожух, откуда торчал осколок.

– Орудие повреждено?

– Исправно.

– Снаряды имеются?

– Так точно.

– Почему не ведете огонь?

Почему? Потому что стоим в лесу и ремонтируемся. Майор стал доказывать, что огонь можно вести и с закрытой позиции. Вместе с Легостаевым, сбросив телогрейки, мы тянули изо всех сил один конец гусеницы. Объяснять, что танковые орудия не предназначены для ведения навесного огня, не было времени. Но объяснять пришлось, потому что майор кричал о судьбе плацдарма и хватался за кобуру. Обычная реакция начальства в таких ситуациях, к которой я давно привык. Может, только поэтому не сорвался, а терпеливо объяснил:

– Товарищ майор. Для стрельбы с закрытой позиции нужна телефонная связь. Метров сто кабеля и два телефонных аппарата. У нас этого добра нет. Да не хватайтесь вы за кобуру! Надоело. Через полчаса ремонт закончим. Лучше отвезите раненого.