– Кузнец он или плотник? Или иконы пишет?

– Откель иконы? Чай, не монах.

– Вот и выведай, чем кормится. Да тайно, чтобы не знал никто.

Пантелеймон вышел от губного старосты озадаченным. Как выведать? Во двор Антипа непрошеным гостем не явишься, не пустят, в своём праве. С соседями поговорить? Могут Антипу донести об интересе, а не хотелось. Решил последить прямо с завтрашнего дня.

С утра местечко удобное нашёл, через три двора от избы Антипа. Один раз супружница Антипа вышла, на торг сходила с корзиной, вернулась быстро. Из лукошка рыбий хвост торчит, лук зелёный. Ну да, мужиков кормить надо, здоровые оба. Антип – тот кряжистый, кость широкая. А подмастерье высок, жилист. Три дня просидел Пантелеймон, а толку нет. Дым из труб избы вьётся, а мужики не показываются. Одна труба, понятное дело, от печи из поварни. А вторая? И как ветром заносит, запах противный. Не кожами, не металлом, а непонятно чем. Тут уж самому десятскому любопытно.

После трёх дней слежки к губному старосте явился ближе к вечеру, когда судебные разбирательства закончились.

– Чего выведал-вынюхал? Делись!

Староста на спинку кресла откинулся, приготовился слушать.

– А нечем делиться, Пётр свет-Кузьмич!

– Как так? Стало быть, с небрежением следил.

– Сам посуди, не гневайся. Три дня из избы не выходят, только супружница Антипа на торг за провизией ходит.

– А мужики-то что же? Со двора носа не кажут?

– Так и есть.

– Ну, молотком стучат либо ещё как-то себя показывают? Или уехали на отхожие промыслы, а дома одна баба осталась?

– Быть такого не может!

– Почему же?

– Две трубы, обе дымят. На одной печи похлёбку готовят либо хлеб пекут. По запаху чую. А вторая тоже дымится и запах противный.

– Кожи мнут?

– Не, я тот запах знаю. Да и кожевенный конец в другой стороне. К тому же не похожи оба. У кожемяк на руках мышцы, что у твоего жеребца. А подмастерье высок, да худ. Не осилит.

– Ещё следи.

– Исполню в точности!

С поклоном десятский Пантелеймон задом-задом и в дверь. Пот со лба рукавом утёр. Если выполнит задание старосты, будет продвижение, а нет, так обратно в простые стражники можно угодить, а не хотелось.

Между тем Антип с Никитой после суда, где целый день потеряли, трудились в поте лица. С утра до вечера киноварь плавили, из породы драгоценные металлы извлекали. Труд тяжёлый, жарко, запахи нехорошие, от которых в носу чешется, кашель нападает. За неделю все мешки с киноварью опустошили и порода закончилась. Опять впереди простой. Следующим утром Антип сказал:

– Бери лопату и тележку, покажу, где породу брать надо. Ходки три-четыре сделать. А я на торг, киноварь искать.

Вышли со двора. Впереди Антип, за ним Никита тележку толкает. Пантелеймон от радости подпрыгнул, ведь неделю попусту время потратил. Антип к берегу Волги вышел. Никита полагал, что здесь и копать будет. Но Антип вёл дальше и, только когда подошли к устью небольшого ручья, сказал:

– Видишь яму? Здесь и копай, да не в глубину, вширь.

Дурная работа нехитрая. Никита принялся лопатой орудовать. Антип постоял немного, посмотрел да и отправился в город. Пантелеймон за ним увязался. Если бы Никита и Антип поосторожнее были, слежку сразу бы обнаружили. Пантелеймон шёл буквально в двадцати шагах, не скрывался, но и Антип не оглядывался. А когда он по торгу пошёл, десятский едва на пятки не наступал, боясь упустить. Антип киноварь нашёл. Немного получалось, на две плавки хватало, но торговец пообещал завтра принести столько же. Пантелеймон сделку видел. Удивился ещё. По виду киноварь на сургуч походит, зачем Антипу столько? Но название товара запомнил. Сразу к губному старосте помчался, об увиденном доложил.