Сидеть с такой головой у порога уходящего нельзя, а у порога Арвуй-кугызы – решительно невозможно.

Айви встала и пошла, ожидая. Сама не понимая чего. А когда поняла, остановилась.

Айви ожидала, что Позанай окликнет ее. Догонит ее. Заметит ее. Поймет ее и себя. Ведь для него никого лучше Айви нет и не будет никогда. Айви уж на что малка глупая и несмелая, и то поняла это страшно давно. Еще весной, когда Позанай впервые позвал ее поиграть после бани, а она молча замотала головой и убежала. После и жалела, и рыдала, и постоянно вертелась у него перед глазами – а без толку. Позанай либо не замечал ее, либо, в лучшем случае, рассеянно улыбался. Один раз, правда, подарил греющий цветок – он, конечно, всем малкам такое дарил, делал и дарил, но Айви все равно не расставалась с ним три луны, даже когда греть перестал, не расставалась, пока он не рассыпался. Однако продержался ведь вдвое дольше обычного. Случайным такое не бывает.

Айви прерывисто вздохнула и замерла, уставившись на Позаная.

Позанай как будто ничего не заметил, сидел себе, разглядывая руки-ноги. Наконец поднял голову и не сразу, но обратил внимание на Айви, которая так на него и полыхала, выжигая глазницы и последние силы. Позанай подумал, встал и пошел к Айви – но не сразу, а немного постояв понуро у порога. Айви вот так не догадалась, глу́па квёлая.

Ей стало очень стыдно, стыдно даже делать в сторону порога запоздалое движение, а она не знала какое, не поклон же – хотя это мертвым кланяться нельзя, уходящим можно, наверное, – и тут же вспыхнула счастьем и стыдом, ведь Позанай шел к ней, к ней.

Очень медленно шел, мучительно долго, но все-таки подошел.

Подошел, тронул за плечо и печально улыбнулся.

– Грустно, да? – спросил.

Айви кивнула, сдерживаясь от любого высказывания. Ничего умного не скажет ведь. Ей бы от улыбки удержаться, и неуместной, и не соответствующей – ведь правда грустно, так грустно, как никогда не было и не будет.

– Мне вот тоже. И так уезжаю, а еще Арвуй-кугыза уходит. Он тебя любит.

Айви кивнула, неожиданно для себя всхлипнула и торопливо вытерла нос.

Позанай продолжил, не отрывая от нее добрых светлых глаз:

– Да тебя все любят, хорошая ты. Ну и вообще у нас… Уезжать жалко.

Так не уезжай, чуть не попросила Айви, но не успела. Позанай сказал тем же печально-задушевным тоном:

– Жаль, мы с тобой так и не единились ни разу. Хочешь, вечером сегодня? А то когда еще сможем.

Айви замерла, поспешно вскинула глаза, пытаясь удержать недоумение, восторг и ужас, накатившие тремя стремительными волнами, и тихо проговорила:

– Очень хочу, Позанай, но у меня кровь сегодня.

– А, – сказал Позанай. – Жалко. Значит…

– Я могу остановить, – выпалила Айви отчаянно. Она правда могла, хотя это было и вредно, и грешно.

Позанай ласково улыбнулся.

– Да что ты, не надо. От этого всем хуже, уж поверь.

Ничего себе, подумала Айви, «поверь» просто так не говорят, только если по себе знают – то есть он знает, то есть кто-то для него уже кровь останавливал, и он теперь об этом рассказывает? Это смело, наверное.

А Позанай добавил:

– В другой раз, значит.

– В какой – другой? – не поняла Айви. – Ты же завтра…

Или ты передумал, хотела спросить она, но не успела. Позанай объяснил:

– Ну, как-нибудь.

Улыбнулся и повел ладонью у локтя, не дотронувшись – хотя плечо Айви само потянулось навстречу. В животе как будто дернулся птенец, Айви вздрогнула, взгляд непроизвольно метнулся и уперся почему-то в Кула. Тот зверовато, как всегда, глянув по сторонам, сел на край лавки рядом с Чепи. Чепи тут же отодвинулась. Ладно хоть не устроила представление с зажиманием носа и показательным уходом. Молодец.