– Что он здесь делает? – спрашивает она вслух.

– Ищет меня, – рассеянно отвечает Ниема.

Взгляд Эмори возвращается к лицу старейшины. Она считала, что знает все настроения своей учительницы, но теперь видит в ее чертах нечто такое, чего никогда раньше не видела. Кажется, это неуверенность, а может быть, и страх.

– С тобой все в порядке? – спрашивает ее Эмори.

Ниема смотрит на нее, но думает, видимо, о сыне.

– Завтра вечером я собираюсь провести один эксперимент, который не получался у меня уже много раз, – говорит она, подбирая слова так медленно, словно ощупью бредет в темноте. – Если и теперь ничего не выйдет… – Она замолкает, нервно прижимая руки к животу.

– Если ничего не выйдет… – подталкивает ее Эмори.

– Тогда мне придется совершить непростительное, – говорит она, наблюдая, как Гефест исчезает за кухней. – А я не знаю, хватит ли мне на это сил.

Адиль в бинокль следит за Эмори и Ниемой, которые разговаривают на балконе общежития, и его сердце бешено колотится.

Он сидит на середине восточного склона вулкана, куда забрался по лавовым трубкам, которых на этом участке полно. Вокруг него толстая корка пепла и черные скалы с острыми как бритва краями. Как будто это мысли Адиля вырвались из него и опалили землю.

До деревни отсюда тридцать миль, но он выбрал этот наблюдательный пункт, потому что отсюда хорошо просматривается все, что за стеной.

Он видит, как Эмори утешает Ниему, нежно обнимая ее. Рука молодой женщины лежит на руке старейшины. Каждая секунда наблюдения обжигает, растекаясь ядом по его венам.

Я не советую ему быть добрее. Зачем? Последние пять лет он все равно не думает ни о чем, кроме мести. Мне приходится напоминать ему, что надо поесть, и он делает это нетерпеливо: грызет сырые корнеплоды, едва выдернув их из земли, или жует фрукты, которые не глядя срывает с деревьев.

Ему пятьдесят восемь, но выглядит он на десять лет старше. Плоть туго обтягивает его хрящи и кости, лицо исхудало, черные волосы поседели, карие глаза стали тусклыми. Кожу покрывают пятна – явные признаки какой-то внутренней хвори, иногда на него нападают приступы кашля, от которых сотрясается его грудная клетка. Будь на его месте кто-то другой, я бы приказала ему немедленно вернуться в деревню, где о нем позаботились бы или хотя бы скрасили ему последние дни.

Увы, это невозможно. Адиль – единственный преступник на острове, и за свое преступление он наказан изгнанием.

– Она думает, что Ниема ей друг, – ворчит он себе под нос – разговоры с самим собой вошли у него в привычку с тех пор, как он стал изгоем. – Знала бы она, что эта подруга у нее отняла.

Когда Эмори торопливо уходит, прижимая к себе книгу, Ниема бросает взгляд на вулкан. Она не видит Адиля на таком расстоянии, но знает, что он там. Я каждый час сообщаю ей, где он. Адиль – один из немногих по-настоящему опасных людей на острове, поэтому Ниема предпочитает знать, где он находится в каждую конкретную минуту.

Судорожно втягивая носом воздух, Адиль смотрит на свой нож, представляя, как вонзает его в живот Ниемы. Он хочет однажды увидеть, как закатятся ее глаза, когда из них будет уходить жизнь. Он мечтает об этом, страстно, как ни о чем не мечтал с самого рождения.

– И что хорошего принесет тебе месть? – спрашиваю я. – Что будет потом, ты не думал? Какой станет твоя жизнь, когда ты убьешь человека, а? Что ты будешь чувствовать?

– Я буду чувствовать, что полдела уже сделано, – отвечает он. – Ниема – худшая из них, но я не остановлюсь, пока в печи не окажутся Гефест и Тея. Пока они живы, мы не будем свободны.