Перевод – это только первый ресурс тех, кто стремится к пониманию. Коммуникация может быть установлена и без него. Но там, где перевод невозможен, необходимы в корне отличные процессы интерпретации и овладения языком. Эти процессы не являются тайной за семью печатями. Историки, антропологи и, возможно, маленькие дети участвуют в этих процессах изо дня в день. Но их ясного понимания не существует, и, похоже, оно потребует вписывания в более широкую философскую область, чем та, где они пребывают сейчас.
От подобного расширения сферы внимания зависит понимание не только перевода и его ограничений, но и концептуальных изменений. Синхронный анализ, предпринятый Куайном в работе «Слово и объект», не случайно предваряется диахронным эпиграфом лодки Нейрата.
Я благодарен своим комментаторам за терпимость к моему промедлению, за глубину их критики и за предложение предоставить письменный ответ. С большинством их мнений я согласен, но не со всеми. Часть наших остаточных расхождений основывается на непонимании, и именно с этого я и начну.
Китчер полагает, что его «процедура интерпретации», его «интерпретационная стратегия» терпит крах при столкновении с несоизмеримыми частями старого научного словаря[37]. Я принимаю, что под «интерпретационной стратегией» он понимает свою процедуру задания в современном языке референтов старых терминов. Но я не подразумевал, что эта стратегия должна терпеть крах когда-либо. Напротив, я отметил, что это важнейший инструмент историка/интерпретатора. Если «интерпретационная стратегия» и должна терпеть крах, в чем я сомневаюсь, так это в тех областях, где невозможна интерпретация.
Китчер может счесть предыдущее предложение тавтологией, так как он, видимо, полагает, что его процедура установления референтов и есть интерпретация, а не ее предварительное условие. Мэри Хессе видит, чего недостает, когда мы так говорим об интерпретации: «Мы должны не просто говорить, что флогистон иногда относится к водороду, а иногда к поглощению кислорода, но мы должны отразить всю онтологию флогистона, чтобы понять, почему его считали отдельной природной сущностью[38]. Процессы, о которых она ведет речь, не зависят один от другого, и старая литература по истории науки дает бесчисленное количество примеров того, как просто говорить, не понимая сути дела.
Пока я рассматривал только непонимание. По мере продолжения могут выявляться более существенные расхождения. (В этой области нет четкой границы, отделяющей непонимание от существенного расхождения.) Китчер полагает, что интерпретация делает возможной «полную коммуникацию, преодолевающую революционные разрывы», и что процесс, посредством которого она это делает, «расширяет возможности исходного языка» путем добавления таких терминов, например, как «флогистон» и связанных с ним (с. 691). В отношении второго, я полагаю, Китчер серьезно заблуждается. Хотя язык и можно обогатить, он может быть расширен только в определенном направлении. Например, язык химии XX века был обогащен путем добавления новых элементов, таких, например, как беркелий и нобелий. Но не существует последовательного или интерпретационного пути добавления качественного начала без изменения того, что является элементом, и большого количества объектов кроме этого. Такие изменения не просто обогащают, они скорее изменяют, чем добавляют к тому, что было раньше; и язык, который мы получаем в результате, уже не может непосредственно передавать все законы современной химии. В частности, законы, содержащие термин «элемент», оказываются невыразимыми.