У Алекса Гринблата, знаменитого галериста и Спасителя мира, нет мобильного телефона, почему-то думаю я. Его костюм стоит целое состояние, сожравшее бы половину парагвайского бюджета, в его туфли можно смотреться, как в воды Мексиканского залива, его холеное лицо украшает страницы журналов (я держала в руках один, но есть ведь и другие!) – и только с мобильным телефоном вышла неувязка. Да что там неувязка – вопиющее несоответствие с образом. Богатые и знаменитые (а Алекс относится именно к этой категории людей) связаны с миром, которым они правят, незримой сотовой пуповиной. Я провела с ним несколько долгих часов; я была с ним вечером, когда разрабатывается стратегия, и утром, когда определяется тактика, – и ни одного звонка. Ни единого.

Занятая мыслями об Алексе, я не сразу переключаюсь на Фрэнки.

Он все еще разговаривает по телефону, и в этом разговоре тоже есть странности. Франсуа Пеллетье – это имя было внесено мной в регистрационную карточку. Фрэнки – представился он сам. Но ни английских, ни французских слов я не слышу. И уж тем более арабских. Язык, на котором изъясняется Фрэнки, мне совершенно не знаком.

За редкими исключениями, смутными ассоциациями, всплывающими то тут, то там, подобно прогалинам в подтаявшем снегу. Мне чудится что-то южноевропейское (сербское? хорватское?), в следующий момент я сползаю к чешскому, за три года, что я провела в Эс-Суэйре, мне ни разу не приходилось спотыкаться о столь причудливые корни.

Слова и предложения, раз за разом выливающиеся изо рта Фрэнки, преображают и его самого. До телефонного звонка Фрэнки был всего лишь обладателем дивной фигуры, завсегдатаем бирж труда, менеджером-неудачником, не сделавшим карьеры даже в параллельной вселенной сейфов и сухих строительных смесей, но теперь…

Он солгал мне.

Насчет Иностранного легиона, как минимум.

Он вполне мог служить там. И не рядовым членом – инструктором. С кучей нашивок и шевронов, с орденской планкой в четыре ряда, с ременной пряжкой, приводящей в трепет новобранцев. Корни слов, которые изрыгает Фрэнки, достались мне, но побеги, идущие от корней, – остались в нем. Они-то и образуют новый каркас внутри дивной фигуры.

Фрэнки собрался.

Его лицо – не что иное, как иллюстрация к долгоиграющей саге на секретной службе Ее Величества. Его лицо – не что иное, как утерянный куплет к шлягеру Завтра Не Наступит Никогда. Глаза Фрэнки больше смахивают на оптические прицелы снайперской винтовки, если он и имел дело с дельфинами – то с совершенно особенными, состоящими на секретной службе Ее Величества. Дельфинами, натасканными на установку магнитных мин на днища кораблей, кто в таких случаях будет умиляться отверстиям в их гладких резиновых головах, кто будет ловить их улыбки?

Никто.

В круг обязанностей людей, подобных Фрэнки, дешевый романтизм не входит.

Так какой же из языков демонстрирует мне этот агент влияния – сербский? хорватский? чешский? не забыть бы поинтересоваться, когда беседа наконец закончится.

Она заканчивается самым неожиданным образом – Фрэнки произносит фразу:

Эсто эн ламьерда!!! —

и отключается. И несколько секунд смотрит перед собой невидящими глазами.

Пустыми глазницами. Уфф!..

Я знаю, что такое «estoy en la mierda», хоть какое-то облегчение. Время от времени, когда наваливается очередное несчастье с кондиционерами, или ломается очередной замок, или наступает очередной сезон закупки постельного белья, Доминик (никогда не бывший полиглотом – куда ему до Фрэнки!) впадает в отчаяние и лепечет: «estoy en la mierda» –