Шаров оглядывается, однако резкая тень позади мешает уловить рывок соперника, который, будто демон, возникает из тьмы и как одержимый, несется к финишу, прилагая для этого поистине нечеловеческие усилия.

Взмах флажка арбитра… Резкий свисток…

Стремительная тень заволакивает стадион. Витя встает со своего места, чувствуя, как шорты от жары прилипли к пластиковому сиденью.

Ни ветерка, ни дуновения.

Он оглядывается на тетю Олю, думая, что это ее тело отбрасывает такую густую, почти черную тень, но женщины нигде нет.

Стадион абсолютно пуст.

Ровные ряды сидений уходят влево и вправо насколько хватает глаз и от этой картины ему становится страшно.

Огромное светодиодное табло, до того момента пустое и застывшее, вдруг озаряется ярким светом.

Витя все же силится разглядеть победителя: вытягивает шею, часто моргает, будто бы тьму можно прогнать взмахом ресниц.

Невыносимая ватная тишина окружает его и как он ни старается, разглядеть победителя не удается.

Пронзительный звонок заставил его выпрыгнуть из груди.

Он резко вскочил, озираясь – чаша стадиона исчезла, вместо нее непонятно откуда взялась тесная конура – здесь не было ни белого, ни черного, ни тьмы, ни света – все выглядело одинаково серым, таким, что поначалу Виктор лишь дико вращал глазами, пытаясь понять, где находится.

Через минуту, когда сознание с трудом совместилось с реальностью, он понял, что кто‑то звонит в дверь.

Виктор медленно поднялся, будто боясь расплескать еще клубившиеся в голове обрывки странного сна и вышел в прихожую.

Лязгнув замком, он поймал себя на том, что забыл посмотреть в дверной глазок.

Но кто и что у него можно украсть?

Усмехнувшись, он откашлялся, прочистив горло, и открыл дверь.

– Витя… – в темную створку просунулось худое изможденное лицо тети Оли. Она смотрела робким, виноватым взглядом и он не узнавал в ней ту прежнюю, боевую тетю Олю, которую знал. – Витенька, извини, что беспокою… у меня свет дома погас… старый утюг, зараза, давно надо было его выкинуть… Ты не посмотришь, я в этом совсем ничего не смыслю…

Виктор кивнул, сунул ноги в шлепанцы и не запирая двери, пошел за женщиной.

Извечная проблема нашего дома, – подумал он. Мама сама умела менять пробки, а он в старших классах научился делать жучки, хотя свои знания применил всего один раз, едва не спалив весь дом. Выручил все тот же почтальон, Николай Степанович.

Воскресным вечером во время стирки выбило пробки, пропал свет, а запасных, как назло, не было. Он быстро соорудил жучок, вынув сгоревшую пробку, примотав к ее концам медный провод по верху и закрутив назад. Откуда он это узнал? Все очень просто – те самые гаражи, по крышам которых он так любил лазить с пацанами. В крайнем, у самого забора ряду, где огромные кусты бересклета и калины скрывали дыру в сетке, через которую можно было попасть на территорию, практически дневал и ночевал странный мужичок, которого все звали Гром. Витя не знал как его зовут по имени отчеству и стеснялся спросить. Да это было и не нужно. Все звали его дядя Гром. Низенький и коренастый, весь в бородавках, с приплюснутым, как у жабы лицом и жиденькими волосками, выбивающимися из под засаленной кепки. Поговаривали, что на груди у него татуировка молнии точь в точь повторяет огромный шрам, похожий на молнию. Оттого и кликуха пошла. Но Витя никогда не видел этого и не хотел бы увидеть.

Отвратительный на вид, производящий самое ужасное впечатление при первой встрече, он, тем не менее, был добрым, хотя и немногословным мужиком. Он‑то и показывал пацанам всякие полезные, бесполезные и даже опасные штуки при случае, приговаривая: "В жизни всякое пригодится…"