Застонал Томас. Его взлохмаченная пегая голова высунулась из-под палатки, он жмурился, не в силах сообразить, где он. Глаза Томаса налились кровью, лицо было красным, распаренным. Наконец он разглядел Дика, который связывал Олега. Олег смущенно улыбался – неприятно доставлять людям такие беспокойства. Старый как-то рассказывал, что в средние века эпилептичек и других ненормальных женщин называли ведьмами и даже сжигали на кострах.

– Блоха, – понял Томас, – всюду блохи… всюду твари…

– Вы еще поспите, – сказал Олег. – Я не скоро в себя приду, вы же знаете. Отдыхайте!

– Холодно, – произнес Томас, – нельзя спать, мне скоро выходить на вахту, опять барахлит компьютер, в него залезла блоха.

– И зачем только мы пошли, – сказал Дик. – Нельзя было такую компанию в горы пускать.

– Больше некому идти, – отозвалась Марьяна. – Ты же понимаешь.

Холод постепенно распространялся по всему телу, но то был не обычный холод, а свербящий, тянущий жилы, как будто множество маленьких льдинок суетилось, толкалось в груди, в ногах… Голова Томаса начала увеличиваться…

– Ну вот, вроде замотал я тебя сносно. Не тянет?

– Тянет. – Олег постарался улыбнуться, но скулы уже свело судорогой.

– Слушай… – Дик обернулся. – А где коза?

– Коза? Ночью я ее слышала.

– Где коза, я спрашиваю? – Голос Дика поднялся, стал мальчишеским, высоким от злости. – Ты ее привязала?

– Я ее привязывала, – оправдывалась Марьяна, – но она, наверное, развязалась.

– Где коза, я спрашиваю?

Видно, раздражение, копившееся в Дике, должно было найти выход – коза стала символом всех неудач.

– Не сердись, Дикушка, – сказала Марьяна. Она старалась укутать Олега одеялами. – Коза, наверное, ищет, чего поесть.

– Здесь ей нечего искать. Почему ты ее не привязала?

Дик вытащил из-под полога свой арбалет, сунул за пояс нож.

– Ты куда? – спросила Марьяна, хотя отлично знала куда.

Дик внимательно осмотрел снег вокруг, ища следы.

– Она вернется.

– Она вернется, – повторил Дик, – только в виде мертвой туши. Хватит. Я не хочу помирать с голоду из-за твоих глупостей.

Дик рос и рос, скоро он достанет головой до неба, но он может расшибиться об облака, ведь облака стеклянные, твердые… Олег сильно зажмурился и снова открыл глаза, чтобы изгнать видение. Томас сидел на одеяле и раскачивался, словно беззвучно пел.

– Марьяшка, согрей кипятку… – Олегу показалось, что голос его звучит твердо и громко, на самом деле он шептал почти беззвучно. – Для Томаса. Ему плохо.

Марьяна поняла.

– Сейчас, Олежка, конечно.

Но она не отрывала глаз от Дика.

– Я так и думал, – сказал Дик. – Она пошла обратно. Вниз. За ночь она могла пройти километров двадцать.

– Дик, останься здесь, – произнес вдруг Томас внятно и громко. – Марьяшка сама найдет козу. Ты же ее убьешь.

– Можешь не сомневаться, – заверил Дик. – Хватит глупостей.

– Я найду ее. – Марьяна забыла о кипятке. – Тебе, Дик, нельзя сейчас уходить. Томас болен, а за Олегом надо следить.

– Ничего с ними не случится.

Дик запустил пальцы в густую темную гриву волос, рванул их, мотнул головой и, не оборачиваясь, быстро и легко пошел по следам козы вниз, откуда они пришли вчера.

– Я хотел, чтобы ты пошла, – вздохнул Томас, – ты бы привела ее. А он ее убьет.

Олег, хоть мир вокруг него все время менял форму и пропорции и становился все более зыбким и ненадежным, все еще сохранял способность думать. Он уронил:

– Дика можно понять… нам в самом деле не везет.

– Осталось идти совсем немного, – сказал Томас. – Я знаю. Мы идем быстро. Мы будем там послезавтра. Мы дотянем и без мяса. Ведь дотянем? А за перевалом пища. Дик, я обещаю!