И совсем некстати у меня вырвался вопрос:

– Антон? У тебя есть любовница?

Он подавился куском осетрины, закашлялся, выпил вина.

– Тебя Люба подослала?

– Я сама себя подослала.

– И что у нее на повестке дня головы?

Это Люба так говорила: на повестке дня головы. Она ловко сращивала идиомы. В данном случае: «на повестке дня» и «в голове». Когда выходила замуж, в день бракосочетания, мы замешкались с ее нарядом, не могли пристроить фату, которая сидела на прическе как белый флаг сдающейся армии…

– Помнишь? – улыбнулась я своим воспоминаниям. – Как в день вашей свадьбы ты нервничал, торопил нас. А Люба кричала в ответ о себе в третьем лице: «Невеста готова, как штык из носа!»

– Помню! – буркнул Антон. – Я все помню.

И принялся сосредоточенно жевать, не поднимая глаз от тарелки.

Пауза затянулась. Дернула меня нелегкая испортить ему настроение! Ведь от Антона зависит мое и ребенка финансовое благосостояние.

– Проси! – велел он.

– Что?

– То, зачем пришла.

– Откуда ты знаешь, что я пришла просить?

– А зачем еще ко мне приходят старые друзья? – усмехнулся Антон. – Не решать же, в самом деле, мои семейные проблемы.

– Если я могу помочь в твоих, в ваших, – поправилась я, – проблемах, то я готова.

– Не можешь! – отрезал он.

– А ты мне услугу оказать? – с вызовом спросила я.

– Какую?

– Которая, естественно, незаконна! Которая, естественно, использует твое служебное положение!

– Не заводись, Кира! Что тебе нужно?

– Отпуск за свой счет. Очень длинный, месяца на два. (Далее последует законный декретный отпуск.) Если при этом сохранится зарплата, я не обижусь.

– За свой счет с оплатой? – уточнил Антон.

– Да! Еще вариант с командировкой возможен. Как бы отправь меня в командировку, можно без командировочных.

– Куда ты собралась и что, собственно, произошло?

– Это не важно.

– Ага! Хочешь, чтобы я пошел, вернее, дал распоряжение другим людям пойти на должностное нарушение и при этом ничего не знал?

– Да! Именно так!

– Интересно девки пляшут! – развел руками Антон.

Больше всего мне хотелось встать, развернуться и уйти. Роль просителя – одна из самых трудных для меня. Но я не могу себе позволить ублажать самолюбие. У беременных не должно быть самолюбия, только себялюбие – любовь к ребенку в себе.

– Что молчишь? Говори! Не выдам я твои тайны, – с усталой насмешливостью привыкшего к просителям небожителя говорил Антон.

– Только в обмен! – с большим трудом я взяла веселый тон. – Ты мне колешься насчет любовниц, я тебе рассказываю свою рождественскую сказку.

– Кира! – гаркнул он.

– Антон! – Я ничуть не тише воскликнула. – Я тебя раньше просила? Я тебя замучила одолжениями? Конечно, вы сами, без просьб, много для нас сделали! Низкий вам поклон! Но разве ты меня не знаешь? Разве я бы пришла, не будь ножа у горла?

– Не плачь, пожалуйста! – испугался Антон.

Я не заметила, как потекли слезы. Вытерла их салфеткой, шмыгнула носом, усмехнулась:

– Вот и поговорили. Ладно, забудь! Не было разговора!

– То есть как это «не было»?

Антон смотрел на меня с таким удивлением, словно я всю жизнь ходила в маске, а сейчас сняла.

– Никогда не видел, чтобы ты плакала! – оторопело проговорил он. – Мама у тебя умерла, ты часами сидела замороженная, в одну точку смотрела. Станешь перед тобой, а ты не видишь. Люба твердила, плохо, что она не плачет. Когда баба плачет, баба все переживет.

– Значит, я сейчас в порядке, все переживу. Пока! – Я поднялась и пошла к двери.

– Стой! – Антон забежал вперед, загородил мне путь, смешно растопырив руки.

– Извини за нелепую сцену! – буркнула я.