– Все, что могла, я уже рассказала полиции. Что вам еще нужно? – молвила особа с неестественно большими карими глазами, сочными красными губами и пышной копной темных волос, усаживаясь на краешек кожаного дивана и источая тонкий аромат духов с запахом лаванды. По лицу этой женщины, белому как простыня, трудно было определить ее годы: ей могло быть лет двадцать пять, могло быть и десятью годами больше. Одним словом, это было одно из таких лиц, которые долго не стареют. Среди произведений искусства, окружавших ее, она выделялась удивительной простотой своего наряда, состоявшего из розовой блузки и джинсовых брюк, которые, похоже, становились ей тесноваты. И лишь нить фальшивого жемчуга на шее была единственным ее украшением.

– Я не знаю, что вы рассказали моему помощнику, но это дело веду я, и мне нужно записать ваши показания, – произнес Гиви Михайлович и, усаживаясь в кресло, достал из своей черной кожаной папки большой потертый блокнот и ручку. – Давайте начнем с самого начала и поподробнее. Вы, как я понял, давно работаете здесь?

– Что? – севшим голосом переспросила она. – Извините, я сейчас плохо соображаю.

– Я спрашиваю, как давно вы работаете в этом доме.

– Уже почти пять лет.

– И в чем же состоят ваши обязанности?

– Что за вопрос? В чем могут состоять обязанности домашней прислуги? – грустно усмехнулась она. – Готовка, стирка, глажка, уборка, поливка цветов. Ровно в полдень я подаю хозяйке черный кофе с лимонными меренгами, в обед…

Внезапно она остановилась, вынула из кармана тряпочку и, нахмурившись, подскочила к полированному шкафу и тщательно потерла его планку – сразу после того, как о нее оперся лейтенант. Похоже на то, что любое пятнышко в этом доме она воспринимала как личную обиду.

– Я прихожу сюда каждый день, кроме воскресенья, – продолжила она. – Что мне остается делать, ведь я ничего другого не умею, а нужно как-то выживать в этом мире. У меня сын шести лет, его кормить надо, одевать, в сентябре вот в школу пойдет. А работы здесь много. Квартира, сами видите, вот какая хорошая, большая, даже слишком большая. Тут раньше, до революции, вроде бы, консул турецкий жил. Говорят, что он…

– Про консула мы поговорим позже, сейчас это к делу не относится, – оборвал домработницу старший следователь. – Лучше скажите, у вас ведь есть ключи от этой квартиры?

– Ну, конечно, а как же по-другому! Вот они. Я их никому не давала, если вы это имеете в виду. У Беллы было немного друзей, точнее, их вообще не было. Но были знакомые, ученики. Она могла сама открыть дверь. Правда, ученики сейчас не ходят, у них каникулы…

– О каких знакомых вы говорите?

– О разных. Подруга у нее есть одна, то есть, была… Или этот, Соломон, хозяин антикварной лавки с Плеханова. Он сюда иногда приходил, они какие-то дела обсуждали, но всегда за закрытыми дверями.

– Что за дела?

– Не знаю. Я только однажды услышала, как Соломон сказал Белле: «Если вы еще что-нибудь захотите продать, вы только позвоните, и я буду у вас в течение часа в любое время дня или ночи».

– А могла ли она распивать с этим человеком дорогое вино? – спросил старший следователь.

– С кем? С Соломоном, что ли? Нет! Это исключено. К тому же, она недолюбливала его и называла старым пройдохой…

– Какие у вас были отношения с погибшей? Она вас не обижала?

– Нет, что вы. Мы прекрасно ладили, – торопливо проговорила она. – А почему вы спрашиваете?

– Когда вы последний раз видели Изабеллу Дадиани?

– Вчера вечером, в шесть часов, я как раз закончила влажную уборку…

– Закончили влажную уборку? Покажите, где вы убирались?