Проповедуя вегетарианство, Наташенька изобрела для гостей специальное меню: картофель в разных видах с постным маслом, капустные котлеты с брусничной подливой, овощные супы, биточки из клюквы, травяные отвары, рисовые котлеты, огурцы, зелень, свежая капуста, фрукты. И много вина, до которого она большая охотница, называя его «жизненным эликсиром». Сам же он при этом чуть ли не скрипел зубами, но и избавить ни себя, ни гостей от воли жены не мог. Пусть уж поступает как хочет!

– Ты вот, Алеша, как считаешь, есть от всего этого прок? – как-то спросил он Горького после обеда.

– Ну прок-то от всего есть, – усмехаясь в свои густые усы, ответил Горький «колоссу русской живописи». – Можно попробовать одно сено жевать. Лошадушками будем, не иначе.

И весело посмотрел на Репина. А Илья Ефимович ощущал в душе какую-то безнадегу. Будто он один дурак на всем белом свете. Сидел в доме нахохлившись. Не до любви ему совсем стало.

А Наташенька… Чувствуя себя единовластной хозяйкой, которой пристало быть в центре внимания, за обедом больше всех и громче всех говорит она, заставляя его порой испытывать неловкость перед знакомыми и легкое головокружение от ее несмолкаемого щебетания. Вот, давеча она объявила, что выпустила поваренную книгу для голодающих – с рецептами кушаний из сена и подорожника, а гости – он это заметил! – не знали: плакать им или смеяться… Уж постыдились бы, что ли, насмешники неблагодарные! Вместо того чтобы отзываться о нем как о талантливом художнике, они непрестанно злословят за глаза и кажуть: «Репин? Не тот ли это чудак, который сеном питается?». Вот и извозчики наушничают, что после «таких» обедов гости его прямиком мчат на станцию и сметают там все подчистую в буфете: здоровьице свое поправляют чаркой водки и бифштексом.

А ведь и он любит вкусно поесть, чего там греха таить. И вынужден, порой, сбегать из дома, чаще всего – в гости, чтобы наесться там до пуза. А когда бывает в Северной Пальмире, то опять же пренепременно заходит в ресторан на Невском или в кабак на Васильевском, чтоб разгуляться уж так, как привык в последние годы, без Натальиных глаз. И заказывает там все самое вкусное, запретное, а потом, воротившись, кается супружнице в грехопадении. Вот ведь и его друг Стасов считает, что он, Репин, словно пришит у ней к юбке, что поглотила она его целиком. Но, кто бы что ни говорил, а Наталья – баба хорошая, хоть и взбалмошная, и нужна ему, ибо соответствует его неуемному темпераменту. Хотя в тайных глубинах души, и никому более, он признает, что слишком ценит женскую красоту, чтобы отдать себя целиком одной ее представительнице. Попросту говоря, он влюбчив: а бурно влюбляясь, по прошествии времени он остывает и, не в силах врать, огорчает очередную любовь свою окончательным расставанием. Неужто же он делает это по собственному произволу?! Нет! Всему виной проклятая тяга к другой половине рода человеческого, он борется с нею, как умеет, но всякий раз проигрывает битву.

Вот так и сейчас, прибыв в Тифлис на пороге лета и тем самым обретя счастливую возможность уйти от холода жизни, ее мучительных сомнений и вопросов, то и дело всплывавших в его голове во всех мельчайших подробностях, он сызнова ощутил, что сердце и мысли его свободны. Хотя бы на время.

Хозяйской поступью пройдясь по номеру и весело насвистывая под нос, Илья Ефимович выглянул в окно: в самом центре площади высится окруженное широкими каменными тротуарами необычайной красоты здание караван-сарая благотворителя и купца первой гильдии Габриэла Тамамшева, построенное итальянцем Скудиери по мотивам базилики в городе Винченце. Скульптуры зорких грифонов охраняют вход в сей караван-сарай. Еще совсем недавно здесь располагался театр, о котором Александр Дюма, посетивший Тифлис в 1858 году, писал: «Зал – это дворец волшебниц, без зазрения совести скажу, что зал тифлисского театра – один из самых прелестных залов, какие я когда-либо видел за мою жизнь». В исполнении итальянских артистов на его сцене впервые прозвучала опера Г. Доницетти «Лючия ли Ламмермур», а также «Севильский цирюльник». Успех был огромный! Более двух десятков лет театр радовал поклонников своими постановками, но случилась беда: на первом этаже здания, где располагались торговые ряды, возник пожар, уничтоживший театр. Восстановить его уже не представилось возможным, но само здание оставили – реконструировали как Торговый пассаж.