– И как же леди Брэндон охарактеризовала твоего необыкновенного молодого человека? – спросил лорд Генри. – Я ведь знаю ее манеру давать precis[3] каждому своему гостю. Помню, однажды она решила представить меня какому-то свирепому на вид краснолицему старцу, сплошь увешанному орденами и лентами, и, пока мы к нему приближались, она трагическим шепотом, который, несомненно, слышала вся гостиная, сообщала мне на ухо самые ошеломляющие подробности из его биографии. Мне ничего не оставалось, как сбежать от нее. Я предпочитаю сам, без посторонней помощи, составлять свое мнение о людях. А леди Брэндон характеризует гостей точь-в-точь как аукционист продаваемые им с молотка вещи. Она либо выкладывает о них всю подноготную, либо рассказывает о них все, что угодно, кроме того, что вам хотелось бы о них узнать.

– Бедная леди Брэндон! Ты слишком уж к ней суров, Гарри, – равнодушно произнес Холлуорд.

– Мой дорогой, она пыталась создать у себя великосветский салон, а на деле получился ресторан. Так почему я должен восхищаться ею? Ладно, забудем о ней. Итак, что же она сказала тебе о мистере Дориане Грее?

– Что-то вроде: «Очаровательный мальчик… мы с его бедной мамой были неразлучны… Совершенно забыла, чем он занимается… Боюсь, что ничем… Ах да, играет на фортепьяно… Или на скрипке… не так ли, дорогой мистер Грей?» Мы с ним не могли удержаться от смеха и сразу почувствовали себя друзьями.

– Не так уж плохо, если дружба начинается со смеха, но еще лучше, если она смехом же и заканчивается, – заметил лорд Генри, срывая еще одну маргаритку.

Холлуорд покачал головой.

– Ты не знаешь, что такое настоящая дружба, Гарри, – произнес он негромко. – Да и что такое вражда, вряд ли тебе известно. Ты ко всем относишься одинаково хорошо – иначе говоря, тебе все одинаково безразличны.

– Как же ты несправедлив ко мне! – воскликнул лорд Генри; сдвинув на затылок шляпу, он не отрываясь смотрел на проплывавшие в бирюзовой глубине летнего неба легкие облачка, похожие на растрепавшиеся мотки белой шелковой пряжи. – Чудовищно несправедлив! Для меня люди вовсе не одинаковы. В близкие друзья я выбираю себе людей с хорошей внешностью, в приятели – людей с хорошей репутацией, в недруги – людей с хорошими мозгами. Тщательнее всего следует выбирать себе недругов. Среди моих врагов нет глупцов. Все они – люди мыслящие и поэтому умеют меня ценить. Ты считаешь, я тщеславен? Что ж, этого я отрицать не стану.

– И правильно сделаешь, Гарри. Но если пользоваться твоей классификацией, получается, что я для тебя просто приятель?

– Дорогой мой Бэзил, ты для меня гораздо больше, нежели «просто приятель».

– Но гораздо меньше, чем друг? Нечто вроде брата, следует полагать?

– Ох уж эти мне братья! К братьям я не питаю особой любви. Мой старший брат решительно отказывается умирать, а младшие только это и делают[4].

– Гарри! – воскликнул Холлуорд, нахмурив брови.

– Мой дорогой друг, я ведь говорю не всерьез. В то же время не стану скрывать, что терпеть не могу своей родни. Это происходит, надо полагать, оттого, что все мы не выносим людей с теми же недостатками, что у нас. Я, например, глубоко сочувствую неимущим слоям населения Англии, которые возмущаются так называемыми «пороками высших классов». Люди низших сословий считают, будто пьянство, глупость и безнравственность должны быть исключительно их привилегией, и, если кто-либо из нас страдает такими же пороками, что и они, он тем самым как бы посягает на их права. Когда бедняга Саутуорк вздумал развестись с женой, негодование масс было просто-таки безграничным. Между тем я не мог бы поручиться за то, что хотя бы десять процентов пролетариев ведет праведный образ жизни.