А Сучонка стала его узнавать. Сначала, когда он подходил, она слабо виляла хвостом, а потом начала даже вставать в клетке на задние лапы и тыкаться мордой ему в руки, в живот. Однажды после перевязки, когда он наклонился поправить на ней повязку, даже умудрилась попасть ему в лицо языком – лизнула. Женя погладил её и стал скорей вытираться, а потом ещё зашёл в туалет и умылся – мало ли что.

«Что же она мне радуется? – думал он. – Я её перевязываю, ей ведь больно? Или правду говорят, что у собак понижен порог чувствительности?»

На пятый день, когда он удалял ей резиновые выпускники из раны (на всякий случай поставил, чтобы, если нагноение, стекал по ним гной) она действительно завизжала пронзительно, коротко, а потом, будто прося прощения, испуганно и униженно заглядывала ему в глаза.

«Значит, больно», – решил он.

Кормить Сучонку стали теперь жидкой кашей, сваренной на костях. Она ела жадно, глотала торопясь.

– Не жадничай, не спеши, – приговаривал старик, поднося к её клетке миску. – Кто его знает, как там тебе швы зашили…

– Я хорошо зашил, – сказал Женя, моя руки после перевязки под струёй холодной воды из старого металлического крана.

– Ну-ну, – бурчал под нос старик.

Жене хотелось принести что-нибудь Сучонке, но что он мог принести? Ели они с Самсоновым картошку и сало, а если кому-нибудь присылали, то и колбасу. Посылала продукты и Женькина мать, но было это не так уж часто, да и нельзя было сало и колбасу Сучонке.

В институтском буфете продавали пирожки с ливером, с повидлом и беляши. Беляши наверняка жарились в здоровенном чане на перегоревшем масле, но с голодухи студентам они казались очень и очень вкусными, вкуснее любых пирожков.

Однажды Женька всё-таки принёс Сучонке мясо из беляша. Сам съел только тесто, а мясо завернул в носовой платок. В виварии достал свёрток из кармана, развернул и разделил пальцами на небольшие кусочки. Сучонка проглотила и не поняла, что это было, но судя по восторженному выражению её морды, нужно было приносить ещё. И Женька стал приносить.

Потом настал день, когда Женька снял швы с кожи живота Сучонки и собирался назавтра снять повязку. Но в этот день с утра Самсонов сказал, что в кинотеатре рядом с общагой, в который они ходили чаще всего, вечером будет идти новая комедия с Пьером Ришаром, и все сказали, что надо сходить посмотреть, и Мила тоже это сказала, так что Женька после занятий скорей побежал в общежитие, чтобы погладить не новую, но чистую рубашку, и в виварий не пошёл. Подумал, что ничего не случится, если повязка побудет ещё немного.

А когда пришёл на следующий день, забежал в перерыв между лекциями, увидел, что клетка Сучонки пуста.

– Где собака? – спросил он у дежурившей в это день тётки.

– Так студенты забрали. Свежих-то собак на операцию больше пока нет. А твоя поправилась.

– А на какую операцию? – Женя почувствовал такое раскаяние, что не пришёл вчера к Сучонке, как будто это он был виноват, что её забрали.

– В журнале посмотрю… – Тётка вытерла о халат замасленные пальцы, Женька увидел на её столе половину откусанного беляша из буфета и чуть не заплакал оттого, что вспомнил, как любила Сучонка мясо из начинки.

– Кафедра оперативной хирургии. Операция «экстирпация матки». Преподаватель Тихомирова.

– Это по теме «карманы малого таза», – машинально сказал Женя. – Но мы на трупе это занятие отрабатывали…

– На мёртвом изучать не так, как на живом, легче, – посмотрела на него тётка. – На живом-то всё елозит, из рук валится. Всё, как в жизни. Скользкие твари-то, люди живые…